Крик дерева - Страница 2

Доктор посмотрел на длинный, черный, похожий на гроб ящик.

— И сегодня вы решили провести эксперимент?

— Да.

— Что ж, желаю успеха. — Он посмотрел на часы. — О, господи! — воскликнул он. — Мне давно пора идти. Спасибо за рассказ и до свидания. Обязательно зайду еще раз, узнать, что получилось. — И доктор вышел, плотно затворив за собой дверь.

Еще довольно долго Клознер копался в проводах в черном ящике. Затем выпрямился и взволнованным шепотом произнес: «Сейчас сделаем еще одну попытку… На этот раз вынесем машину в сад… И тогда прием, возможно… возможно… будет лучше. Поднимаем… Только осторожно… О, господи, ну и тяжесть!» Он понес ящик к дверям, но обнаружив, что не может открыть дверь, отнес ящик обратно на верстак, отворил дверь и только тогда с трудом вынес его в сад, где осторожно поставил ящик на небольшой деревянный стол, который стоял на лужайке, вернулся в сарай и взял там еще пару наушников. Подключив наушники к машине, он надел их на голову. Движения его рук были быстрыми и четкими. Он был возбужден, а потому дышал громко и быстро, продолжая шепотом уговаривать и успокаивать самого себя, словно боялся чего-то — может, того, что машина не будет работать, а может, и того, что произойдет, если она заработает.

Бледный, маленький и худой — истощенный ребенок в очках, — он стоял в саду возле деревянного стола. Солнце уже село. Ветер спал, было совсем тихо. Оттуда, где он стоял, ему был виден за низкой изгородью соседний сад, по которому с висящей на руке корзинкой для цветов ходила женщина. Некоторое время он бездумно следил за ней, потом повернулся к стоявшему на столе ящику и нажал кнопку на передней панели. Левую руку он положил на регулятор громкости, а правой принялся двигать стрелку на центральной шкале так, как обычно настраивают радиоприемник. Шкала эта была размечена многочисленными цифрами в нескольких полосах частот, начиная от 15 000 и кончая 1000 000.

Наклонившись над машиной, он прижал голову к плечу и напряженно вслушивался. И снова правой рукой начал шевелить стрелку, которая двигалась по шкале так медленно, что ее движение было едва приметным, но в наушниках слышался слабый хаотический треск.

Кроме треска, он различал еще и непрерывный гул — это гудел сам аппарат. Но пока он вслушивался, им овладело странное чувство — ему показалось, будто уши у него вытянулись, будто каждое ухо было присоединено к голове тонкой, но твердой проволокой, похожей на щупальцы, и что проволока эта удлиняется, а уши поднимаются куда-то вверх, в таинственный и запретный для простых смертных ультразвуковой пояс, где они никогда не бывали по той причине, что не имеют на это права.

Маленькая стрелка медленно ползла по шкале, и вдруг он услышал крик, такой отчетливо страшный крик, что вздрогнул и вынужден был ухватиться за стол, чтобы не упасть. Он пристально огляделся вокруг, в поисках человека, который кричал. Но кроме женщины в соседнем саду, никого не было видно, а кричала уж явно не она, ибо была занята тем, что, склонившись над желтыми розами, срезала их и складывала в корзинку.

Снова послышался крик — не похожий на человеческий, пронзительный и короткий, отчетливый и холодный. Звук этот был металлический, но не в мажорном, а в минорном ключе, чего ему прежде ни разу не доводилось слышать. Клознер снова огляделся вокруг, стараясь отыскать источник звука. Но единственным живым существом поблизости продолжала оставаться женщина в соседнем саду. Он увидел, как она наклонилась, взялась пальцами за стебель очередной розы и щелкнула ножницами, которые держала в другой руке. И снова он услышал крик.

Именно в то мгновение, когда был перерезан стебель.

Женщина выпрямилась, положила ножницы в корзинку, где были розы, и направилась к дому.

— Миссис Сондерс! — крикнул Клознер звенящим от волнения голосом. — Миссис Сондерс!

Женщина оглянулась и увидела своего соседа на его собственной лужайке — причудливую, размахивающую руками фигурку с наушниками на голове, — который окликал ее таким пронзительным и громким голосом, что она испугалась.

— Срежьте еще одну! Быстрее, пожалуйста, срежьте еще одну розу!

Она замерла, не сводя с него глаз.

— А что случилось, мистер Клознер? — спросила она. — В чем дело?

— Пожалуйста, срежьте еще одну розу! — вместо ответа сказал он.

Миссис Сондерс всегда считала своего соседа довольно странным человеком. «Не спятил ли он окончательно? — подумалось ей. — Не бежать ли в дом и позвать мужа? Нет, — решила она. — Нет, он человек безобидный. Лучше сделаю, как он просит».

— С удовольствием, мистер Клознер, — сказала она и, вынув из корзинки ножницы, наклонилась и щелкнула ими.

И снова до Клознера донесся пугающе нечеловеческий крик. Снова он раздался как раз в ту секунду, когда был перерезан стебель. Сняв наушники, Клознер подбежал к изгороди, которая разделяла оба сада.

— Спасибо, — сказал он. — Больше не надо. Пожалуйста, больше не надо!

Женщина стояла, держа в руках только что срезанную желтую розу, и смотрела на него.

— Я вам сейчас скажу кое-что такое, миссис Сондерс, — заговорил он, — чему вы скорей всего не поверите. — Он оперся руками об изгородь и пристально вглядывался в свою соседку сквозь толстые линзы очков. — Только что вы срезали розы. Вы срезали их острыми ножницами, и всякий раз, когда ножницы касались стебля, роза, которую вы срезали, дико кричала. Знали ли вы об этом, миссис Сондерс?

— Нет, — ответила она. — Откуда я могла об этом знать?

— Это не выдумка, — продолжал он, чуть не задыхаясь от волнения, но пытаясь овладеть собой. — Я слышал, как они кричали. Всякий раз, когда вы срезали розу, я слышал крик боли. Очень высокий звук, приблизительно в сто тридцать две тысячи колебаний в секунду. Вы сами, конечно, не могли его слышать. А я слышал.

— Неужели, мистер Клознер? («Еще пять секунд, — решила она, — и я бегу домой»).

— Вы можете возразить мне, — продолжал он, — заявив, что у роз нет нервной системы и потому они не способны чувствовать, нет гортани, а потому они не могут кричать. И будете правы. Действительно, нет. Нет таких, как у нас, во всяком случае. Но откуда вам знать, миссис Сондерс, — с этими словами он перегнулся через изгородь и заговорил яростным шепотом, — откуда вам знать, что роза, когда перерезают ее стебель, не способна испытывать такую же боль, какую испытали бы вы, если бы кто-нибудь попытался бы перерезать вас пополам? Откуда вам знать? Роза живая, не так ли?

— Конечно, мистер Клознер, конечно, и спокойной ночи. — И, быстро повернувшись, она побежала по садовой дорожке к дому.

Клознер вернулся к столу. Он надел наушники и постоял, прислушиваясь. По-прежнему доносилось слабое потрескивание, и гудел аппарат — больше ничего. Медленно наклонившись, он прихватил большим и указательным пальцами стебель белой ромашки, что росла у него под ногами, и принялся тянуть его до тех пор, пока он не сломался.

С того мгновения, как он взялся за стебель, и до того мгновения, когда стебель сломался, в наушниках отчетливо стоял пронзительный, явно нечеловеческий крик. Он сорвал еще одну ромашку. И снова услышал такой же вопль, только теперь он не был уверен, что это крик боли. Нет, это не боль, это удивление. Так ли? Скорей, его просто нельзя сравнивать с чувствами или ощущениями, присущими человеку. Это был безликий, холодный крик на какой-то одной, ничего не выражающей ноте. То же самое было и с розами. Он ошибся, когда считал, что они кричат от боли. Цветок, по-видимому, не испытывает боли. Он испытывает нечто такое, о чем мы понятия не имеем.

Он выпрямился и снял наушники. Уже темнело, и в окнах соседних домов зажглись огни. Осторожно подняв свой аппарат, он отнес его в сарай, где снова поставил на верстак. Затем вышел из сарая, запер за собой дверь и зашагал к дому.

На следующее утро Клознер поднялся, как только рассвело. Он оделся и тотчас же проследовал в сарай. Он вынес аппарат в сад, крепко прижимая обеими руками к груди и ступая не совсем уверенно под его тяжестью. Пройдя мимо дома, он миновал калитку и перешел через дорогу в парк. Там он остановился, внимательно огляделся вокруг и двинулся к огромному буку, у подножия которого и поставил свой аппарат. Потом еще раз сбегал в дом, отыскал в угольном погребе топор и, прихватив его с собой, возвратился в парк. Он положил топор на землю рядом с деревом.