Крик ангела (СИ) - Страница 1

Когда говорят об ангельском оружии, почему-то первым делом вспоминают молнии или хотя бы огненный меч. Наверное, потому, что они наиболее эффектно выглядят со стороны: грозные высверки на фоне черных низко нависших туч, первая в мире гроза и гроза, как тогда казалось, для этого мира последняя, защита Восточных Врат и пламенный взгляд Войны поверх пока еще не пылающего лезвия. Что-то в таком духе, тревожном и пафосном.

Второй на ум обычно приходит святая вода повышенной качественности, так называемая наисвятейшая (что бы под этим термином ни подразумевалось теми, кто произносил его, при этом еще и бровями двигая особым образом, чтобы точно уж никаких сомнений). Тоже по-своему красиво. Два слова на клочке бумаги, вспыхнувшей от соприкосновения с водой обычной, озадаченные утки, не привыкшие к таким спецэффектам в пруду парка Святого Джеймса, который они давно уже полагали своим. Клетчатый термос с плотно пригнанной крышкой (и завинченной так туго, что у завинчивавшего побелели костяшки) и тонкие пальцы, обхватившие его нервно и нежно, то ли вздрагивающие, то ли поглаживающие в ласке почти интимной. Ведро над дверью, и грязная дымящаяся лужа на полу, и пульверизатор с предательской каплей, и ванна, конечно же, полная ванна, отгороженная заклятиенепробиваемым стеклом, за которым так и не нашлось ни единой резиновой уточки.

Третьими, как правило, вспоминают крылья — и совершенно напрасно, кстати, про них вспоминают так поздно, ибо кромки перьев вошедшего в боевой режим ангела тысячекратно острее мономолекулярных и даже пылающих лезвий и вспарывают плоть самого мироздания только так. А вы знаете, сколько перьев в крыле того же, к примеру, рядового серафима? И учтите еще, что крыльев этих у него целых шесть!

Только вот все это далеко не основное ангельское оружие. Не неотъемлемое. Меч легко потерять или просто отдать, потому что кому-то он намного нужнее («Забирайте и валите отсюда, мне еще дырку за вами запечатывать, а то вон уже лев сбежал!»), а святой водой может легко воспользоваться любой священник или даже малолетний оболтус с водяным пистолетом. Крылья — дело другое, конечно, но войти в боевой режим вне боевой обстановки довольно проблематично. К тому же крылья так легко обломать.

Однако у каждого ангела есть оружие, личное неотъемлемое оружие, выданное при сотворении и срощенное с его сутью. Оружие, отобрать которое попросту невозможно.

Азирафаэль являлся Ангелом Господним, и потому его терпение по определению было ангельским. Ангельским — в данном случае это значит очень и очень большим, позволяющим многое выдержать, не теряя улыбки, достоинства и исключительно ангельской вежливости. Оно было ангельским, это терпение, да.

Но все же не беспредельным[1].

Говоря другими словами, Азирафаэль большую часть времени был очень терпеливым даже для ангела. Но и его воистину ангельскому терпению однажды пришел конец.

Терпение ангела закончилось в тот миг, когда на порог Господнего Кабинета (перед которым Азирафаэль то ли нес бессменную сидячую вахту, то ли устраивал такую же сидячую забастовку вот уже только хозяйка этого кабинета знает сколько времени) два изначально черных, а нынче перепуганных до почти полного обесцвечивания одноразовых демоненка бросили окровавленное и переломанное тело Кроули. И Азирафаэль закричал.

Нет, на самом деле все произошло немного не так. Сначала дрогнули Высшие Сферы, пробитые спонтанным лифтом с самого Нижнего этажа (спонтанные лифты, возникающие где ни попадя, не нравятся никому, и Высшие Сферы не являются исключением). Потом сильно пахнуло озоном и скотобойней, и совсем немножечко — серой, а у самых ног Азирафаэля, пачкая грязно-алым стерильно белый пол Того Самого Коридора перед Тем Самым Кабинетом, влажно шлепнулось нечто трудно определимое, черно-алое, местами с торчащим белым. Азирафаэль нахмурился и поднял голову, еще не понимая, но Эрики панически рванули в лифт, подпихивая друг друга и путаясь в собственных ногах, энергетическая шахта схлопнулась сама в себя за их спинами, рухнув в так вожделенную ими Преисподнюю, а нечто черно-алое содрогнулось и засипело, царапая белый пластик переломанными пальцами и выплевывая на него кровавые сгустки.

Вот тогда-то Азирафаэль и закричал — даже раньше, чем увидел знакомую прядь, алую не только от пропитавшей ее крови.

Азирафаэль закричал[2].

И Небеса содрогнулись[3].

Азирафаэль был молчаливым ангелом. Во всяком случае, никто на Небесах не мог припомнить, чтобы он кричал. Никогда.

Он не кричал в тот день, когда так и не случился Апокалипсис.

Нет, он кричал, конечно, но так, как кричат обычные люди, не ангелы. Словно был человеком сам, словно вокруг все тоже были просто людьми. Даже на демона — своего демона! — он кричал именно так, чисто по-человечески. Может быть, потому, что за шесть тысяч лет как-то успел привыкнуть кричать на него именно так, чтобы даже случайно не получилось по-настоящему. А потом оказалось, что и на всех четырех Всадников кричать удобнее всего тоже именно так. И именно так только с ними и срабатывает. И разве что со Смертью оно таки не работает, ибо Смерть от начала Вселенной привык к самым разным крикам — и точно так же привык игнорировать их все.

И потом, когда древняя трагедия повторилась уже в виде фарса и дети расправились с непобедимыми Всадниками, а Сатана, посланный куда подальше собственным взбунтовавшимся сыном (и никому это ничего не напоминает, правда же?), провалился обратно в Ад, Азирафаэль тоже не закричал. Только смотрел на залитую бетоном площадку опустевшей авиабазы, просто смотрел, сжав побелевшие губы в нитку, и глаза его были огромными и почти черными. Хотя тогда-то как раз и было бы самое время кричать, потому что фарс оказался не таким уж смешным и Сатана ушел не один.

Он прихватил с собой Кроули.

— Они его не убьют! — твердо сказал Адам.

Азирафаэль кивнул и ничего не ответил. Твердости в интонации Адама было куда больше, чем в глазах, но Азирафаэль в глаза ему не смотрел, да и кивнуть было необходимо: Адам топтался рядом и все никак не уходил, а у распахнутой дверцы старенького автомобиля его терпеливо дожидался мистер Янг, настоящий отец — теперь уже окончательно настоящий. И терпение его, и без того далеко не ангельское, грозило вот-вот закончиться.

— Он справится! — сказала Пеппер. — Ставлю молочный зуб, мистер Фелл, что ваш инфернальный друг хотя бы наполовину женщина, а женщины куда лучше приучены выживать. Это заложено в эволюции! Мы бы просто иначе не смогли существовать в этом мире оголтелого мужского шовинизма и патриархального домостроя.

Азирафаэль снова кивнул, сосредоточенно разглядывая ровное бетонное покрытие, на котором не осталось даже царапины. Словно несколько минут назад тут никто вовсе и не прорывался из самых глубин Ада, словно никто тут никогда не стоял, отчаянно щуря желтые глаза и зажав в руке бесполезную монтировку. Кажется, он даже не заметил героической попытки Пеппер его утешить.

Анафема ничего не сказала. И не дала ничего сказать Ньюту, когда тот попытался было сунуться. Впрочем, этого Азирафаэль не заметил тоже. У него была одна мысль, и он думал эту мысль по кругу, упорно и настойчиво, снова и снова. Мысль эта была предельно проста и весьма конкретна: в Аду не так-то легко достать святую воду.

Демон не может вот так вот запросто войти в церковь и зачерпнуть из чаши. Даже Кроули не смог, а уж он-то по этой части был весьма натренирован за шесть тысяч лет. Но не смог. Придумывал хитрые схемы и строил сложные планы. И другие не смогут. И к священнику с такой просьбой им не так-то легко подойти, не омочивши хотя бы пальцы. Нет. Это далеко не просто, если ты демон. Можно сказать, почти невозможно.