Крест и посох - Страница 14

Азарт нового, доселе неслыханного дела полностью охватил его, и некогда любимый юнота старого деда Липня, знаменитого даже не на Рязань, а на всю Владимирскую Русь, увлеченно обсуждал не совсем понятные детали изготовления невиданного оружия.

Он не отвлекся и тогда, когда в светлицу вошел Зворыка, и даже если бы дворский на пару с князем кричали во всю глотку, все равно не расслышал бы их – Мудриле-Юрию было не до того.

Так что Константин напрасно понижал голос, объясняя своему скупердяю-казначею, что долги надо платить, и тут же утешая его обещанием впредь стать более экономным.

Мудрила и впоследствии, когда спустя пять минут князь положил перед ним холщовый мешочек, принесенный Зворыкой, с вложенными туда гривнами, не только не обратил на него внимания, но даже, досадливо поморщившись, отодвинул его в сторону, дабы он не лежал на пергаменте и не заслонял часть чертежа, которую кто-то вычертил для этого сопливого мальчишки.

В том, что этот чертеж не был Минькиной работой, он был уверен. Такое юнцу явно не под силу. Куда там. Даже он, Мудрила – а крестильным именем величаться мастер как-то не привык, – уже немало чего достигший и познавший, и то навряд ли сумел бы вычертить все столь правильно, четко и без единой помарки.

«Скорее всего, князь купил этот рисунок у какого-то купчишки», – подумалось ему вначале, а потом уже совсем ничего не думалось, поскольку все прочие мысли меркли перед столь грозным, смертоносным и страшным оружием с чудным иноземным названием «арбалет».

Уразумев наконец до тонкостей все необходимые премудрости, он направился домой, а точнее в кузню, и еще раз, бережно разложив перед собой прямо на наковальне чертеж, воссоздал в памяти все необходимое.

И лишь тогда ему припомнилось, что он, увлеченный поставленной задачей, даже не поклонился на прощание князю, причем тот на это никак не отреагировал.

Затем он вспомнил слова Константина о необходимости свято хранить тайну этого заказа и, аккуратно свернув чертеж, сунул его за пазуху. Впрочем, он Мудриле был уже не нужен – все необходимое в мельчайших деталях стояло перед глазами так четко, что казалось, протяни палец, и дотронешься.

Правда за обедом он успел ненадолго пожалеть, что не назвал князю всей суммы полностью – предстоящая свадьба сына требовала как минимум еще две гривны, а лучше три. Однако неожиданно даже для самого себя, не говоря уж про семью, он извлек из мешочка намного больше ожидаемого.

Вначале Мудрила не спеша вытащил из него сколько вместилось в могучую руку, то есть восемь гривенок, потом с чувством легкой растерянности еще три, хотя должно было оставаться всего две, ведь из тринадцати три отданы в виде долговой грамотки.

Отданы ли?

А если князь обманул?!

Эхма! И как же это он, дурья голова, не заглянул в нее, доверившись слову Константина?!

Сердце кузнеца тревожно екнуло, и он испуганно полез за пазуху, но через несколько секунд облегченно вздохнул – и впрямь не обманул. Вот она, грамотка-то, честь по чести.

Но как же тогда быть с лишней гривной? К тому же явно не одной, ибо в мешочке по-прежнему позвякивало.

Он со все более увеличивающейся настороженностью извлек оттуда еще три и, наконец, последнюю, пятнадцатую.

Какое-то время он мрачно разглядывал всю выложенную на стол кучку, представляя глубокий контраст с прочими членами семьи.

Хотел уж было взять лишнее и отнести назад князю, хотя лишними они, конечно, не были, но тут вспомнил, как сам Константин, кладя холщовый мешочек с приятно побрякивающим содержимым на чертеж, предупредил, что здесь еще пять, за первую партию из двух десятков арбалетов, которую он изготовит.

Тогда он, слабо кивнув в знак благодарности, тут же забыл об этом и вспомнил лишь сейчас.

Лицо Мудрилы тотчас просветлело, разгладилось, и он, мягко улыбнувшись жене, ласково спросил:

– Ну что, мать, хватит нам кун сына оженить или как?

В ответ на это обычно суровая Пребрана задорно подмигнула супругу и даже, неслыханное дело, улыбнулась, хотя и едва заметно, да и то лишь левой половиной рта – видать, отвыкла – и уверенно заявила:

– И даже еще останется. – Правда, тут же на всякий случай поправилась: – Токмо самая малость. Так, куны две-три, не боле.

Мудрила знал, что расчетливая Пребрана, скорее всего, ошиблась, причем намеренно. Останется у нее не куны, а гривны, и не две-три, а добрый пяток, но на то она и женка, чтобы быть малость прижимистой в расчете на вполне возможные в будущем тяжелые времена.

Его самого больше занимало другое, и он еще раз бережно и аккуратно, почти по складам, обкатывая на языке, произнес вслух загадочное слово:

– Ар-ба-ле-т.

Было и еще одно, столь же диковинное – гра-на-ты, – но об их предназначении ему толком ничего не сказали, кроме того, что они пригодятся в битве, но он и не обиделся – коли тайна, так чего уж тут.

Да и не его это дело – княжье.

К тому же ими заняться предстояло не Мудриле, а его сыну Алексею, которого Константин попросил спустя недельку-другую, словом, когда придет время, отдать в ученики знающим людям, пояснив, что отливка – дело новое и коль уж он доверил один кусок тайны отцу, то лучше всего будет отдать второй сыну.

М-да-а, отливка – это интересно. Такого на Руси никогда еще не бывало.

Железо – оно ведь не вода. Его куют – не льют. Тут вон чтоб докрасна раскалить, и то у мехов кузнечных весь потом изойдешь, а уж чтоб расплавить, как этот малец сказывал…

«Хотя где-то там далеко, у тороватых соседей, кои на восходе проживают[18], вроде бы и до этого додумались, – припомнилось ему. – Нешто у нашего князя оттуда умельцы появились? Ну да ладно, пущай сын поучится, тем более князь сказал, что саму печь для литья иные построят, а его дело стоять, глядеть да учиться…»

Мудрила, сын Степанов, или Степин, – его величали и так и эдак, – недовольно нахмурился. Вообще-то, учитывая, что он успел всем поведать, что его Алеха уже постиг все в нелегком кузнечном деле и, после того как оженится, примется трудиться самостоятельно, немного стыдно отдавать его в юноты.

Эдак, чего доброго, сочтут, что он, Мудрила, бессовестный хвастун с языком без костей.

Однако сразу спохватился и попрекнул себя за непомерную гордыню. Вдобавок припомнились и слова князя:

– Дело это, Мудрила, новое не для тебя одного, не для кузнецов Рязанского княжества, а для всей Руси, так что быть твоему сыну первым в нем.

«Первым на всей Руси… Ишь яко высоко твоего Алеху вознесли, а ты все губы дуешь, ровно дите неразумное, – попрекнул он себя. – Тута, напротив, впору в ноги князю Константину кланяться, за честь великую благодаря. А что худые языки молоть учнут, ну так и пущай себе, – отмахнулся он. – Авось ненадолго оное ученье будет».

Правда, тут он погорячился, уверенный, что его Алеха, будучи смышленым и смекалистым, да еще под руководством знающих людишек, которые ему представлялись в виде того же старика Липня, живо все освоит.

Вот только не было у Константина знатоков литья. Ни одного.

Посылать же в Волжскую Булгарию за нужными умельцами – дело долгое и хлопотное.

И хотя все тот же Тимофей Малой, который как раз после княжеского суда собрался именно в ту сторону, получил от Константина соответствующий наказ, но когда он еще вернется, да и сможет ли кого уговорить переехать на Русь, с которой булгары давно враждуют.

Поэтому впоследствии Мудрила будет немало удивлен, не увидев близ огромной необычной печи – первая домна на Руси для литья чугуна получалась в точности как первый блин – ни одного седобородого старца или умудренного мужа.

Как ни странно, но всеми работами по ее возведению деловито распоряжался все тот же загадочный отрок, на которого его Алеха – вот диковина – взирал с огромным почтением, ловя каждое слово.

Но это будет позже, много позже, а пока кузнецу предстояло совсем иное, причем тоже новое и необычное, чему он, как ни странно… радовался.