Крещение огнем. Вьюга в пустыне - Страница 129

Здесь к внутреннему общесистемному кризису уже с III века н. э. добавилась серьезная внешняя проблема – варварская периферия, которая все сильнее давила на Рим, варваризировала и (в том числе психоисторически) ослабляла его; на системное ослабление работало и христианство. Слабеющая, гниющая система была подорвана варварами. Великое переселение народов открыло «темные» (но еще вовсе не средние) века. Оно началось гуннами и визиготами в четвертом веке нашей эры, а закончилось арабами и норманнами (седьмой-десятый века новой эры). Поздняя античность – а многие серьезные историки предпочитают именно так квалифицировать «темные века» – имела варварский лик, как и ранняя («гомеровское время»). Возникший в IX–X веках на руинах позднеантично-варварской эпохи средневековый мир имел слабую преемственность с предшествующей эпохой, а феодальная система – с рабовладельческой. Это касается и системы производственных отношений, и господствующих групп, и городов. Позднеантичная верхушка погибла или разорилась в варварскую эпоху. Средневековый мир создавали новые люди.

Таким образом, кризис позднеантичного типа характеризуется, во-первых, комбинацией внутренних и внешних факторов (последние наносят смертельный удар). Во-вторых, полной религиозно-культурной перекодировкой – Римское общество ожидали варваризация и христианизация. То есть проникновение в систему психоисторических вирусов с севера и востока. Кризис «длинного XVI века» тоже имел мощный религиозный аспект, но то было внутрихристианское дело. Никакая новая система не отменила христианство, хотя, конечно же, протестантизм – это в определенной степени варваризация и иудаизация христианства. А вот в случае с Древним Римом старое язычество было уничтожено христианством.

И еще на один аспект позднеантичного кризиса хочу обратить внимание: античная система демографически вырастила варваров на своей периферии. Получив разрешение селиться на окраинах великой империи, варвары переходили к более развитым формам сельского хозяйства, что позволяло им численно расти и усваивать военные и организационные достижения античной системы. Результат – варварская Большая Охота из разряда таких, о которых старый мудрый удав Каа говорил, что после нее не останется ни волков, ни рыжих собак, ни удава, ни лягушонка? Маугли, ни даже косточек. Или, как пелось в шлягере нэповских времён, «всё сметено могучим ураганом, / и нам с тобой осталось кочевать».

Таков второй тип кризиса, где внутреннее ослабление цивилизации сочетается с нашествием «внешнего пролетариата», с волной переселения менее развитых, но бурно плодящихся воинственных народов.

Но самым тяжелым, страшным и долгим из известных нам кризисов человечества выступает кризис верхнего палеолита – древнекаменного века. Он начался примерно за 25 тысяч лет до нашей эры и закончился за 10–8 тысяч лет до рождества Христова неолитической революцией: переходом от охоты и собирательства к скотоводству и земледелию. Эта революция стала выходом из кризисной ситуации. В чем ее суть? Род «человек разумный» вел присваивающее хозяйство: охотился на животных, собирал плоды и коренья. Мы настолько размножились, что попросту истребили дичь и объели огромные пространства планеты. Кормиться стало нечем. А тут еще настал ледниковый период. 25 тысяч лет назад рухнула система, стоящая на высокоспециализированной охоте. Пришла социальная деградация. Примитивизировалось искусство. Население уменьшилось почти на 75–85 %. И чтобы выжить, людям пришлось переходить к производящему хозяйству, одомашнивая животных и растения, изобретая ремесла. Впрочем, послушаем самого Андрея Ильича:

– Самым тяжелым, страшным и продолжительным был кризис верхнего палеолита. Он длился десяток тысяч лет, охватил значительную часть планеты и был хозяйственно-ресурсным, экологическим, демографическим и социальным одновременно. В основе кризиса, как отмечают специалисты, лежало непримиримое противоречие между созданной человеком техникой массовой охоты на крупных животных (мегафауна), сделавшей возможным резкое увеличение численности населения, и ограниченностью природных ресурсов, которые по мере прогресса этого хозяйственно-культурного типа и основанной на нем социальной системы оказались исчерпаны. Результат – борьба за место под солнцем, уменьшение численности населения, социальная и культурная деградация. Причем, как отмечает М.И. Будыко, кризис наступил очень быстро, и у людей не было времени для постепенного перехода к другим источникам добывания пищи. То есть перед нами скоротечный кризис, мигом оборвавший прежнюю, длившуюся сотни тысячелетий и основанную на присваивающем хозяйстве и каменных орудиях «Игру Общества с Природой» (Ст. Лем).

Болезненным выходом из кризиса стала неолитическая революция, которой поспособствовали такие произошедшие между 12 и 9 тысячелетиями до н. э. неординарные факторы как окончание вюрмского оледенения, смещение полюсов Земли, устранение в Атлантике преграды для Гольфстрима и ряд других…

Итак, третий тип кризиса: быстрая гибель господствующего хозяйственного типа, сопряженная с катастрофическими экологическими и демографическими явлениями и ведущая к социальной деградации.

– По сравнению с этим кризисом решение проблем кризисов «темных веков» и «длинного XVI века» – «службишка, не служба», – говорит А. Фурсов. – Они происходили в рамках некоего установленного качества, не меняя его параметров. Кризис верхнего палеолита создал совершенно новое качество: он отделил Палеолит от Цивилизации, которая стала средством выхода из кризиса и создала принципиально иную конструкцию, чем Палеолит.

– Но на какой из кризисов, о которых шла речь, похож тот, чьи контуры уже различимы? Который уже надвигается на современное человечество? – спрашивает ученый

– Мой ответ, к сожалению, не самый веселый: грядущий глобальный кризис несет в себе характеристики всех трех кризисов, но в одном пакете – «кризис-матрешка». Или «кризис-домино», если угодно. Только грядет этот кризис в условиях позднекапиталистической системы, которая охватила весь мир. То есть, стала глобальной. Он наступает в условиях перенаселенной планеты, с огромной нагрузкой на экологию и близящимся дефицитом сырья, воды. Сюда нужно добавить чудовищную социально-экономическую поляризацию современного мира, невиданные запасы оружия массового уничтожения.

– Действительно. Впервые в истории кризис типа палеолитического разражается на перенаселенной планете, напичканной всеми видами оружия. Ну не было в каменном веке ни пулеметов, ни атомных бомб, ни отравляющих веществ… Не было опасных АЭС или химических производств, плотин и водохранилищ – всего, что, разрушаясь, может стать оружием массового поражения.

– Если кризис пойдет по количественной переформулировке закона Мерфи («все плохое происходит одновременно»), а ситуация характеризуется третьим положением теоремы Гинзберга («даже выход из игры невозможен»), то кризис XXI века будет намного круче верхнепалеолитического. И если после него что-то возникнет, то это что-то скорее всего будет отличаться от сегодняшней нашей цивилизации так же сильно, как эта цивилизация отличается от палеолита.

Разумеется, не надо себя пугать (тем более что пугаться поздно). Но кто предупреждён, тот вооружен…

– Первые признаки нового надвигающегося кризиса, – продолжает А. Фурсов, – умным наблюдателям из западного истеблишмента были видны уже на рубеже 1960–1970-х годов. Действительно, к середине 1970-х годов окончилось беспрецедентное тридцатилетие в истории капитализма, материальные достижения которого по многим показателям превышают таковые полуторавекового периода 1800–1950 годов. В это тридцатилетие казалось, что кризис («Тридцатилетняя война» XX века – 1914–1945 гг.) преодолен и мир надолго возвращается в «золотой век» капитализма а la эпоха 1815–1914 годов. Жизнь людей на Западе стала сытой и обеспеченной, безопасной и предсказуемой. Однако в истории ничто, включая «золотые века», не возвращается. «Славное тридцатилетие» после Второй мировой оказалось всего лишь короткой вспышкой накануне кризиса, короткой передышкой внутри начавшегося в 1914 году системного кризиса капитализма. Можно сказать, его сладким «бабьим летом», исчерпавшим себя к середине 1970-х годов. С тех пор кризис развивается по нарастающей.