Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник) - Страница 44

– Ты, старший лейтенант, меня не поучай, иначе моя должность, да и я сам тут, наверное, буду тогда полку не нужен. Если что-то надумал, то извольте доложить и получить разрешение. А это самоуправство. Я еще комэску за это всыплю.

– Вот что, Маслов, – заговорил Наконечный, – в этом Митрохин прав. Есть у тебя рациональное зерно: без поиска бой и жизнь выиграть трудно. На шаблоне долго не проживешь. Но в экспериментах должны быть система и законность, хотя бы определенные командиром полка. Так что ты учти это на будущее.

Но все же вылет по-настоящему удался. И когда через несколько дней от партизан стало известно о больших вечерних потерях немцев, то Маслов и его летчики неприятный разговор на докладе уже восприняли более доброжелательно, как неизбежную и нужную нахлобучку, сделанную для их же пользы.

Маслова радовало и то обстоятельство, что Наконечный, еще раз отчитав его за самовольство, заставил на полковом разборе боевых действий рассказать и нарисовать все маневры, которые он делал над целью. Новый способ атаки в полку получил право гражданства.

Вылет группы Маслова на боевое задание оказался для полка последним на этом фронте. Командир дивизии получил приказ перебазировать свои полки на другое направление.

Отправив тылы и техническую службу железной дороги, Наконечный улетел. Вылет же эскадрилий командир разрешил с таким расчетом, чтобы они прибыли на новое место перед вечером, когда у немецкой воздушной разведки меньше шансов их обнаружения и последующего немедленного нападения на аэродром.

На этот раз вместе с летчиком в самолете летел и техник, который был помещен в технический люк, предназначенный для осмотра управления самолета. Лететь там было неудобно: ни сиденья, ни связи с летчиком. А в случае воздушного боя обстановка еще более усложнялась, так как техник был не только без всякой защиты, но и без парашюта. Это обстоятельство отбирало моральное право у летчика на использование и своего парашюта в случае крайней необходимости. Риск был велик, но оправдан. Самолет и экипаж после прихода на новый аэродром были сразу боеспособны.

Однако комиссар полка Мельник не слышал ни одной жалобы на это нововведение, а, наоборот, убедился, что люди довольны этим решением, так как оно давало большой практический выигрыш. Ну а риск? Риск, конечно, был, но ведь в любом большом деле, а особенно на войне, без разумного риска не обойтись.

Эскадрилья Русанова летела в кильватере звеньев. Командир вел своих летчиков на высоте пятьдесят-сто метров вдоль поймы реки Оскола. Осипову хорошо было видно, как передние самолеты, используя левый, более ровный берег, распластав свои широкие крылья, стремительно неслись вперед. Вдоль реки, повторяя ее изгибы, тянулись железная и шоссейная дороги, плотно забитые эшелонами и колоннами войск. Осипов внимательно рассматривал обгоняемые железнодорожные поезда – все старался найти «свой» эшелон, в котором двигались имущество и люди полка, но потом убедился, что это невозможно: составы были похожи друг на друга, как близнецы, потому что везли они подразделения, тоже сделанные по стандарту, по единой схеме. Матвей начал навскидку определять, сколько в каком составе вагонов и платформ, что на них погружено.

И «превращать» составы в танковые и стрелковые подразделения. Он трудился старательно, считая, что такая тренировка пригодится ему в разведывательных полетах над территорией противника.

Наконец лесистый бугор зажал реку в узкую долину. Самолеты пошли вверх, и Осипов увидел Валуйки и железную дорогу, по которой они осенью сорок первого добирались в запасной полк…

Судьба – на полетной карте у него опять появился Харьков. Приказ, как бумеранг, вернул людей Наконечного через год в печально знакомые места.

Матвей не нашел «свой» эшелон. Но начальник штаба и люди полка, находящиеся в эшелоне, видели в небе своих. Они с радостью заметили белую стрелу на фюзеляжах – опознавательный знак полка. Посчитали, сколько прошло мимо них самолетов, и узнали, что улетели все. Самолеты вначале летели бесшумно, а потом эшелон догонял рокот моторов, сила которого нарастала по мере того, как горбатые самолеты выходили на траверз состава. Звуковые волны прибоя возвещали появление каждой группы и провожали затухающим гулом отлива. И когда рев моторов достигал наибольшей силы, радость встречи в эшелоне достигала высшего своего проявления и вагон во все свое многоголосое горло кричал «Ура!».

Самолеты ушли, и Сергеев вновь занялся своими штабными делами. Перестук вагонов «Е-дем, е-дем, ку-да, ку-да? Е-дем, е-дем, ку-да, ку-да?» заставлял его писать под этот ритм. Так было удобней. Буквы выходили из-под пера ровными и без всяких каракуль. Но через какое-то время его ухо уловило новый звук: гул работающих авиационных моторов. Находящиеся вместе с ним в вагоне командиры еще ничего не слышали.

А он сказал:

– Спокойно, идут чужие самолеты.

Высунулся из вагона наружу: солнце было низко над западными буграми берега, и вагоны бежали около ломаной границы тени от них. Посмотрел вверх и сразу увидел блестевшие животами на солнце немецкие «юнкерсы», которые перестраивались в длинную колонну.

«Значит, бомбы каждый штурман будет бросать самостоятельно», – подумал он.

– Бомбить будут! Дежурный, дать сигнал «воздух»!

Над эшелоном понесся торопливый звон колокола, а машинист, уже не надеясь выскочить из-под бомб, начал тормозить. Состав, сбавив скорость, продолжал идти вперед, но в случае необходимости его можно было и сразу остановить. Машинист знал, что от такой скорости потерь по его вине в людях не будет, даже если бомба попадет прямо в вагон или на полотно дороги.

Надежда на «может, пронесет» кончилась: с переднего самолета посыпались бомбы… Грохот, пыль, звон и треск. За первым ударом новый, за ним еще. И обязательно кажется, что разрывы совсем рядом, а очередная бомба падает на тебя.

Эшелон остановился. Люди стали разбегаться от вагонов в разные стороны. И Сергеев с горечью подумал, что теперь ими уже командовать невозможно, да и нет смысла. Тело его напряглось до предела. Тоже хотелось куда-то бежать, но он, стиснув кулаки и зубы, заставил себя лежать у насыпи дороги. Оставалось только ждать, что же будет дальше. Самолеты, сделав круг, снова стали заходить на эшелон. Тогда он крикнул оказавшимся вблизи людям:

– Чего стоите, лезьте под вагоны и ложитесь. Теперь это самое безопасное место.

Вновь начали рваться бомбы. Его обдало горячим вонючим воздухом, боком стукнуло о колесо вагона. В ушах стоял звон, и он почувствовал, как у него дрожит все тело, а к горлу подкатывается тошнота.

Затихли разрывы, и он вылез из-под вагона. Ноги были чужие, ватные. К мокрой спине противно прилипла гимнастерка.

Поднял голову вверх: где самолеты? «Юнкерсы» делали новый заход и начали снижаться на эшелоны.

Горло пересохло. Превозмогая нервную дрожь, заорал:

– Под вагоны! Сейчас стрелять будут!..

Над головой с воем неслась смерть, и в ее реве он слышал пулеметные очереди, цоканье и щелчки пуль.

…Налет кончился. Сергеев подошел к паровозу:

– Машинист, как дела?

– Локомотив исправный. И вроде бы крыши вагонов все на месте. Видимо, прямых попаданий бомб нет. Помощник побежал смотреть колеса и сцепку… Собирайте людей. Если у меня все будет в порядке, скоро поедем.

Машинист скрылся в темном проеме окна, и над громадой паровоза появилось белое облако пара. Сиреневая тишина заполнилась долгим призывным гудком.

Разбежавшиеся начали собираться к стоящему поезду. Шли к головным вагонам, где размещались санчасть и штаб. Вели раненых, несли убитых.

Пока Сергеев давал распоряжения по проверке людей и подготовке эшелона к движению, полковой врач с фельдшером и двумя медицинскими сестрами вступили в свои права. И вскоре паровоз потащил за собой вагоны, наполненные новым горем и страданиями, дальше на юг.