Кресение - Страница 13

Но при этом сохраним главное: если русский язык, взращенный тысячелетиями наблюдений над действительностью – мира или сознания – говорит о камнях, которые могут давить душу, то мы отчетливо понимаем, что это камни, сотворенные из сознания. И даже вообще не камни. К примеру, человек совершил предательство, а потом ощущает его грузом на сердце и говорит как о камне, который лежит на душе. Значит, это всего лишь способ говорить о том, что «давит» душу.

И опять же, я вовсе не уверен, что это давление сходно с давлением камня, а не с давлением обручей, к примеру. Но есть совершенно приемлемый для науки факт: наше сознание легко распознает давление на душу самых разных «тяжелых» воспоминаний, как давление, и столь же легко узнает все подобные воспоминания или содержания сознания как «душевные камни». И при этом, и это тоже научный факт, – и сам страдающий «каменной болезнью» человек, и те, кто его понимает, отчетливо осознают, что все эти камни разные, и всем им могут быть даны свои имена.

Если при большом желании мы можем даже настоящие камни видеть обладающими сознанием и способными смотреть в нас, что же может помешать нам видеть камни, сделанные из вещества сознания, как обладающие сознанием или духом?

Следующее, что мы должны принять, это то, что имя шире, чем мы привычно думаем. Сказать: Александр, – только по видимости назвать имя. На Земле несколько миллионов людей с подобными именами. Поэтому настоящее имя будет таково: Александр Александрович Шевцов, возраст, место жительства, рост, вес, родители, семейное положение, родственники, биография, больничная карта, генетический код, содержание сознания…

Имя камня, лежащего на душе, может быть кратким – предательство, долг, обида – но это лишь знак имени. Полное имя соответствует полному образу камня. И если его не произнести целиком, этот дух, одержавший сердце человека, не покорится и не уйдет…

И самое важное: если ты можешь видеть камни на душе другого человека и пропеть их имя, то еще важнее научиться видеть их на своей душе и выпевать, выговаривать или выплясывать из себя.

В сущности, все искусство пения или пляски вырастает из желания передать какие-то образы и скрытые в них чувства. В этом смысле искусство катартично, то есть, как это повелось еще со времен Аполлона Катарсия, – должно вести к катарсису, очищению души. Ничего нового в этой мысли нет.

И душевная беседа всего лишь должна очищать сознание от того, что лежит на душе. Всего лишь должна переводить образы камней, давящих душу, в звуки и движения разного уровня знаковости.

Пока ты сам не очень понимаешь, что тебя гнетет, ты просто гудишь, пытаясь нащупать в теле свою печаль. Наружу это прорывается как стон или невнятное пение себе под нос. Другой, слышащий вырывающиеся из тебя звуки, обязательно начнет прислушиваться, как сердитый муж, когда его очаровывает песней имени собственная жена. И если ты действительно сердечен в том, что делаешь, если ты действительно хочешь освободиться от тяжести на душе, а не пытаешься управлять ближним, он обязательно спросит, что с тобой.

Так и начинается душевная беседа: с одной стороны действительное желание освободиться от тяжести, с другой – непроизвольная охота понять и непосредственное внимание к исходящему из тебя.

Главное, не забывать: душевная беседа больше нужна тому, кто чувствует тяжесть на душе, а не тому, кто должен выслушивать. Хотя, если она настоящая, это очень взаимно.

Песня-стон без слов – вот начало душевной беседы. И даже когда человек хочет выйти в пляс по зову души, он вначале лишь слушает игру, точнее даже, слушает то, как она отзывается в душе. Потом, весь погруженный в себя, начинает подпевать-подстанывать, и вдруг, захваченный душевным порывом, срывается с места в пляс! И пляшет себя. Это тоже душевная беседа. Или, как поется в одной русской песне: душевный разговор.

То же самое ты можешь проделать и в песне, и в игре, и через любые инструменты, творя хоть музыку, хоть вещи. И можно душевно поговорить с деревом или могилкой. Можно пойти и пожаловаться речке, а можно Матушке Сырой Земле…

Всё вокруг нас очищает, если человек способен быть душевным. Но, может быть, вернее было бы сказать, что оно освобождает от груза, а вот очищать способен лишь человек. Потому что для настоящего очищения человеческого сознания нужен тот, кто сам обладает им и понимает, что такое сознание и очищение.

Поэтому мазыки считали, что душевная беседа облегчает душу и освобождает ее от груза на время. Но для того, чтобы произошло полное очищение навсегда, обычной душевной беседы недостаточно. К ней надо добавить умение убирать корни тех болей, что поселяются в сознании.

Часть из них убираются ворошением, исповедью, часть зерцалами. Есть и другие приемы. В сущности, это все составные части кресения, которыми обязательно надо овладеть. Но все они действуют только в том случае, если освоено понятие душевной беседы. Объяснить ее лучше мне трудно, она слишком проста. Проще показывать. Поэтому дальнейшее изучение надо проделать либо самому, просто наблюдая за тем, как люди разговаривают в жизни. Наблюдая и за собой, поскольку любой из нас владеет этим искусством в совершенстве.

Или же приезжая туда, где это искусство изучается. Вместе с теми, кто поставил перед собой сходную задачу – исследовать.

Впрочем, я надеюсь, что последующий рассказ о кресении, хоть и не прямо, но позволит усилить понимание и душевной беседы.

Душевная беседа облегчает душу, ослабляя внутреннюю напряженность, но не очищает сознание, потому что не убирает корней душевных болезней. Однако это относится к обычной душевной беседе, к той, что время от времени ведут все люди. Почему она не становится очищением?

Предполагаю, потому, что люди не ставили перед собой такую задачу намеренно. Они просто беседовали до тех пор, пока не ощущали облегчения, и тогда останавливались, удовлетворенные уже тем, чего достигли.

А что будет, если эту задачу поставить? Можно ли использовать то, что открывается нам через исследование душевной беседы, для настоящего очищения? Для полного убирания той «тяжести», что лежит на душе, которую мы обычно называем камнями, давящими душу?

Для ответа на этот вопрос придется посмотреть, что же нам открылось в душевной беседе.

А открылось нам следующее. Во-первых, мы прекрасно видим и осознаем все, что содержится в нашем сознании. Это отчетливо проявляется в том, как мы говорим и как голосом выделяем все значимые слова и придаем им смыслы.

Во-вторых, понимая, что эти значимые слова есть имена тех образов, что открываются за ними, мы должны признать, что это особое звучание мы не просто извлекаем из голосовых связок. Мы берем его из содержания самого образа, пропуская его сквозь свое тело, которое и звучит соответственно.

Значит, мы видим не только образы, но и их содержание. И даже больше: мы способны прикоснуться к любой части содержания образа, буквально, телесно. Точнее, и созерцанием, внутренним взором, и телом, раз оно меняет звучание.

В-третьих. Сама мысль о том, что к образу можно прикоснуться телесно, непроизвольно рождает вопрос о возможности воздействия на этот образ, как на некую вещь или существо. Пока я могу сказать, что оно возможно, лишь исходя на народных представлений, которые именно так и видят душевные болезни. Научных подтверждений вещественности образов не существует, что лично для меня означает лишь то, что наука заигралась в естественнонаучность, отказываясь исследовать то, что лежит за рамками правящей научной моды.

Но уже одного этого народного подтверждения достаточно для того, чтобы продолжать исследования и проверять эти способы, что для прикладника означает, что надо проверить, нельзя ли убирать содержания сознания именно так, как это видел народ. То есть удаляя или уничтожая их как вещи или существа.