Крепостной княжич - Страница 2

День клонился к закату, почтовая карета уехала, увозя с собой Петра к имению Федяевых, что было в полукилометре от опушки леса, подходившей почти вплотную к их усадьбе. Народ начал расходиться, обсуждая новые правила и молодую, симпатичную хозяйку.

— Никита! — Даша окликнула его, стоящего в толпе — Никита! Зайди!

Никита был избалован господским вниманием с детства. Все что он помнил — с малолетства его растила матушка Дарьи Дмитриевны — Марья Сергевна, они с Дашей росли в одном доме, ели за одним столом, и он всегда строго следил за тем, чтобы его сестренка была жива и здорова. Она была маленькой и хрупкой девочкой, и он всегда любил ее и опекал. Однако муж Марьи Сергевны, Дмитрий Алексеевич был к нему строг и холоден. Марья Сергеевна, напротив, баловала Никиту, как могла и давала ему все наравне с родной дочерью. Тем не менее, муж её этой блажи не понимал. И сам он, и родственники Домбровских, Никите всегда напоминали, что он-де холоп, и старались указать ему его место. Несмотря на это, по настоянию Дашиной матушки вместе с Дашей он учил французский и арифметику, а также занимался чтением и письмом. Даша музицировала, и большой рояль, стоявший в гостиной комнате, частенько страдал от неумелых попыток воспроизведения Никитой Дашиных заданий. Способностей к музыке у него не было никогда, зато учитель-француз почитай полтора года обучал его фехтованию на рапирах, и Никита так наловчился, что давал жару самому «месье». Одним прекрасным утром семья почему-то быстро собралась, после визита местного доктора, и Марья Сергевна оставила его на попечение управляющего Порфирия и Марфы. Своих детей им бог не дал, и Марья Сергевна плакала и просила их растить Никиту как родного сына. Порфирий и Марфа были людьми простыми — из бывших крепостных, но у Порфирия обнаружились способности к счету, арифметике, торговле и ведению хозяйства. С легкой руки Дмитрия Алексеевича, он дорос до управляющих и имел в этом большой успех. Положением своим никогда не гордился, однако дело свое делал исправно и заслужил почет и уважение не только селян, но и соседских помещиков, доход у которых намного был ниже, чем у Домбровских, и которые силились переманить его к себе. Никиту Порфирий с Марфой и вправду любили и воспитывали как родного сына, однако науками его не баловали. Все чаще Никита стал помогать то на кузнице, то в конюшнях, и к двадцати годам Порфирий женил его на крестнице своей Полине, которая через пять месяцев после свадьбы умерла в преждевременных родах. Очень скоро Никита уже знал как вести усадьбу и стал правой рукой Порфирия, а иногда и подменял его, когда тот уезжал с торговлей на ярмарку или по закупкам в город. Деревенские девки втайне мечтали о завидном холостяке, но тот повода к серьезным надеждам не давал никому, хотя, поговаривали, был ходок.

Он не верил своим глазам. Даша, его родная маленькая Даша стала просто красавицей. Черные как смоль волосы, которые расчесывала Уля, вились тяжелыми кольцами и блестели в лучах заката. Он сидел на голубой атласной кушетке и смотрел на нее. Она была как из другого мира. Глубокие карие глаза, матово-белая, словно фарфоровая кожа, яркие сочные губы, щеки тронутые румянцем, ямочки на щеках словно дразнили его. Тонкая таллия, высокая грудь, атласный халат, схваченный по таллии широким голубым поясом. Он не мог оторвать от нее взгляд. Она словно одурманивала его легкой улыбкой и нежным голосом, когда рассказывала о Словении, о том как они с матушкой и отцом проводили бесконечные дни, наслаждаясь покоем, солнцем и прекрасной архитектурой Любляны. Он не понимал, что с ним творится. Она была его названной сестрой, а теперь и его хозяйкой, а он не может думать ни о чем, кроме того, чтобы поцеловать ее, поцеловать прямо в губы. Такая красивая, такая волнующая! Чувства переполняли его, ему хотелось так много рассказать о себе, но язык не слушался, он мог только молча смотреть на нее, слушать, как она щебечет, словно птичка.

Никита оглядывался вокруг. Комната Дарьи была небольшой, но очень уютной. Большая кровать с мягкими перинами, кушетка, небольшой диванчик- все было обито голубым атласом. Небольшая гардеробная комната, дверь в которую находилась сразу за трельяжем, была забита до отказа. Европейские наряды, шляпки, обувь, — все это Уля, закончив укладывать волосы барышни, пыталась разместить, как могла. Небольшой каминный зал, в который выходила комната, был отделан березой, в нем стояли два больших дивана и кресло. Маленькая деревянная дверь, прикрытая занавеской из бежевого бархата, которая находилась слева от входа в Дашину комнату, вела в уборную, которую еще Дашина матушка приказала выложить розовым мрамором и устроить по типу римской бани с мраморными скамейками и сливной системой.

— Пойдем со мной, Никита, так хочется дом осмотреть, я так соскучилась и почти все забыла!

Взяв Никиту под руку, Даша осматривала комнату за комнатой их старинного родового гнезда. Большой каминный зал, сразу по выходу из ее крыла, бильярдная, батюшкин кабинет, большая гостиная, спальня родителей, матушкин будуар, столовая, — все находилось в идеальной чистоте. Все было так, как будто хозяева и не уезжали из поместья вовсе. Поднявшись на второй этаж, Даша открыла двери огромного бального зала, который занимал почти все пространство второго этажа центрального здания. Выполненный по моде прошлого десятилетия, он был весь инкрустирован и отделан позолотой.

— Помнишь, Никита, как мы с тобой тут танцевали на Рождество?

— Как не помнить, вы все меня барышня ругали, что я в такт не попадаю.

— И теперь не научился?

— Так некому учить было, Дарья Дмитриевна

— Ну, ничего, теперь я займусь твоим обучением, — она залилась смехом и на её щеках опять заиграли ямочки.

— Пойдем вниз, день был тяжелый.

Они спустились в комнату, где Уля уже разложила вещи и, не дождавшись дальнейших указаний, ушла в девичью.

— Расскажи мне, как ты жил, Никита. Ты матушку помнишь?

Вдруг голос её дрогнул.

— Матушка умерла.

Слезы покатились по её щекам.

— С тех пор как мы уехали, она так болела! Любляна спасала её! Она подарила ей еще как минимум пять лет жизни. Но она умерла! Её сломило что-то здесь! Она очень мучилась от головных болей. Они не давали ей спать, и потом, уже перед самой смертью она так страдала, что ты остался здесь, она рассказывала мне, как после семи лет брака они были бездетны, как батюшка возил её по лекарям, где только можно было, и как все было бесполезно. Как-то после рождества, загуляв с соседями, они поехали в табор, который расположился на опушке леса. Приехав туда, матушка сразу приметила тебя — тебе было года полтора, ты плакал и лепетал что-то явно не по-цыгански, и хотя ты был среди цыганчат, тебя глаза выдали. У цыган не бывает таких серых глаз. Цыганский барон согласился продать тебя за 250 целковых, но откуда они тебя выкрали, так и не признался. У тебя на шее был сердоликовый медальончик с буквой «S», обвитой змеей и потом матушка нашла будто-бы клеймо, знак, родинка у тебя на плече, с такой же буквой. Она просила, чтобы батюшка узнал, откуда ты, но тот даже и слышать об этом не хотел.

Взяв Никиту за руки, Даша взглянула ему прямо в глаза.

— Помоги мне, Никита! Матушка так любила тебя. Ты мне поможешь?

Её глаза глядели на него с тоской и надеждой. У нее кружилась голова от его взгляда, она ждала ответа.

— Барышня! Я все сделаю для вас, барышня…

Он не мог сдержать нахлынувших на него чувств. Его губы прижались к ее ладони.

— Барышня! Дарья Дмитриевна…

Стук в дверь прервал его слова.

— Войдите!

Порфирий с виноватой улыбкой вошел в комнату:

— Дарья Дмитриевна, будут на завтра указания? И … это…Марфа донимает меня, где же тетушка Августа, батюшка ваш писал, что она с вами, сопровождает вас, негоже ведь девушке без сопровождения в такую дорогу.

— На подъезде к границе тетушка заболела, нам пришлось отправить её обратно прямо с пограничного поста, оттуда же я написала все папеньке. Остальное, Порфирий, завтра! Все завтра! Никита, до завтра. Я просто засыпаю.