Крепче брони - Страница 10
А там оружие, которое должно стрелять… А если и в самом деле война?..
После окончания Тбилисского военного училища Александр в звании младшего лейтенанта уехал на Дальний Восток. Продолжал совершенствовать свои знания, готовясь сам и готовя своих подчиненных к решительному испытанию.
События у озера Хасан, конечно, были лишь прелюдией к этому испытанию, но они явились хорошей проверкой и школой для молодого командира Красной Армии, послужили дальнейшей закалке его характера.
Никогда он не забывал о матери. Даже когда боевая учеба забирала все силы и энергию и совсем не оставалось свободного времени.
У Александры Степановны сохранились многие письма сына из разных мест. Короткие, деловые, на первый взгляд, даже сухие: будто это не от сына. Но мать-то знает, сколько заботы и чувства за этими «писульками», как называл свои письма сын. Уж такой он: сам может переживать, а высказать это прямо, открыто стесняется.
«Здравствуй, мама и Нюра!
Я получил ваше письмо от 20.6.41 и был очень рад, что вы живы и здоровы. Пишите, получили ли от меня деньги. Последний раз я посылал 200 рублей. Если вам потребуется, я всегда найду и пришлю… Живу так же. Работаю очень много, так что времени свободного не имею.
Живу один. В отпуск не собираюсь, сейчас, сами знаете, какая международная обстановка, что об отпуске лучше и не думать, хотя мне хочется побывать на родине. Прошу вас, пишите чаще. Опишите, кого призвали в армию…
Пока до свидания. Крепко жму ваши руки. (Хабаровск).»
«Здравствуй, мама и сестра Нюра!
Сообщаю, что я сменил место жительства и нахожусь гораздо ближе к вам, чем раньше. В настоящее время нахожусь в… Кировской области. Сегодня выслал на Нюру 100 рублей. Как получу, еще вышлю. Живу хорошо, здесь пробуду не знаю сколько, думаю, месяца два-три… Прошу тебя обо мне не беспокоиться. В чем будете нуждаться, обращайтесь за помощью ко мне… Чувствую себя спокойнее, если удастся, обязательно приеду в гости на родину, здесь-то уже близко. Правда, сейчас обстановка напряженная, но ведь это будет не вечно, скоро будет перелом, а через год-полтора, может, и совсем уладится…»
«Здравствуй, мама!
Сегодня посылаю 300 рублей. Живу так же. Нахожусь… (там же). Командую батальоном. Не скучай, пиши чаще письма. Передай привет родным и напиши, как они живут.
С приветом к вам ваш сын Саша.»
«Здравствуй, мама!
Извини, что долго не писал. Живу хорошо, здоров.
Мама, высылаю тебе аттестат на денежное содержание. Тебе будут выдавать деньги из райвоенкомата…
Крепко жму твою руку. Саша.»
«Здравствуйте, мои дорогие, родные!
Мама, береги свое здоровье. Имею большое желание побывать дома, но сейчас не время. Выполним приказ Родины, разгромим фашизм, вот тогда и приеду…»
Забота о матери никогда не покидала Александра. Своей семьей обзавестись не успел — все некогда было. Так о ком же еще было заботиться, как не о ней и сестре!
…Вот и сейчас, выслушав сообщения из рот о готовности к отражению контратак противника, он думал о ней, о сестре Анне.
«Когда же дойдет до нее вчерашнее письмо? Не задержал бы почтальон… А вдруг она будет читать его, когда Александра уже не будет в живых?.. Нет, нет, не время думать о таком, когда наступает решительный момент и нужно сосредоточить всю свою волю на главном…»
Телефонист перебил раздумья:
— Товарищ гвардии капитан, вас — первый!
Комбат взял телефонную трубку.
— Спасибо, Александр Александрович, — услышал он голос подполковника Блажевича. — Теперь надо постараться удержать высоту.
— Ясно, товарищ гвардии подполковник. Сделаем все, что в наших силах. Пока живы, высоту не отдадим. Приказ выполним!
Капитан Кузнецов, разумеется, не представлял, какое значение в планах гитлеровского командования отводится нашему плацдарму на правом берегу Дона, не знал, что он не дает спокойна спать штабистам армии Паулюса. Но ему, думающему, неплохо разбирающемуся в тактике и оперативном искусстве командиру, было и без того ясно, какое значение имеет высота 180,9 и для нас, и для немцев… Если немцам удастся полностью овладеть ею, они, конечно же, устремятся к Дону. А наши отступать не будут. Капитан знал десантников. Сам всю душу вложил, чтобы внушить подчиненным, что «мы не имеем права отступить ни на шаг»… Значит, все будут драться до последнего патрона, до последнего дыхания. Даже тыловики. Они ведь тоже десантники. Вот тут и сообрази, комбат, как много сейчас зависит от твоего батальона, от тебя…
Отдав приказ на оборону, Кузнецов поговорил с Куклиным.
— Предстоит трудный день, Александр Ильич. Предупреди свою армию, — он так уважительно называл политработников-коммунистов (сам-то был еще комсомольцем), — что действовать надо дружно, со смекалкой. Пусть не лезут на рожон, но когда нужно…
— Не беспокойся, комбат, будто не знаешь свой батальон, наших людей, — ответил Куклин и направился в роты.
С командного пункта хорошо просматривается местность. Там нагромождение холмов, между которыми попрятались и, возможно, накапливаются для удара гитлеровцы, дорога из Сиротинской на Камышинку. Сиротинской отсюда не видно, она за высотой 146,6.
Немцев можно ожидать с двух направлений: от Сиротинской, с юго-востока, или от Камышинки. В последний момент комбат передал приказание младшему лейтенанту Шадчневу не дать противнику возможности ударить по левому флангу, от Сиротинской.
Заговорили вражеские орудия. Их огонь нарастал с каждой минутой.
Под прикрытием артиллерии и минометов пошли в атаку гитлеровцы. Пока они наступали без танков, отражать их было легче. Да и сами немцы без прикрытия броней не так уж храбры. Но вот на горизонте показались и танки с автоматчиками на борту. За ними двигалась пехота. Не меньше двух батальонов. Танки, развернувшись, открыли огонь из пушек и пулеметов.
Капитан Кузнецов какое-то время наблюдал за противником, стараясь понять его замысел.
«Они хотят взять батальон в полукольцо и нанести по нему концентрический удар», — решил комбат и приказал старшему лейтенанту Бакулину:
— Роту автоматчиков срочно выдвинуть на левый фланг!
Повторив приказание, Бакулин скрылся из окопа. Капитан, продолжая наблюдение, некоторое время молчал.
— Пока танки не дойдут до столбов, огня не открывать!
А армада стальных чудовищ надвигалась. Всюду рвались снаряды. Пулеметные очереди поднимали султаны пыли у самых окопов. Гул моторов все грознее.
На батальон наступало 40 танков, а для их отражения у гвардейцев, кроме противотанковых ружей, гранат, да бутылок с зажигательной жидкостью, ничего нет.
— Стрелки, пулеметчики — по пехоте, бронебойщики — по танкам — огонь!
Танки наседали. За ними короткими перебежками густо двигалась пехота.
Бронебойщики, стрелки нащупывали уязвимые места танков. Некоторые машины горели, крутились на месте. Но ведь их сорок!..
Ранен крупнокалиберной пулей младший лейтенант Шадчнев.
— Не беспокойся, лейтенант, не оставим, — говорит старшина Грицай, принявший командование 3-й ротой. — Мы им, гадам, еще зададим!
Перед окопами горят 11 вражеских танков. Пехота то и дело пытается подниматься в атаку, но меткий огонь гвардейцев прижимает ее к земле, заставляет пятиться.
Два танка прорвались перед 2-й ротой, у самого командного пункта батальона. Вскрикнув, как подкошенный упал Павел Шкарутин. Комбат, оставив пулемет, из которого только что вел огонь, выхватил из его руки противотанковую гранату и метнул во вражескую машину. Раздался взрыв. Танк замер на месте, задымил. От чьего-то удара закрутился на месте второй танк.
— Молодцы, ребята, так их! — кричит комбат.
Горят подбитые танки. Рвутся снаряды, мины. Непрерывно строчат пулеметы, автоматы, раздаются одиночные выстрелы из винтовок. Горит пожухлая трава. Над полем боя стоит такой дым и чад, что нечем дышать. От пота, пыли и пороховой гари лица бойцов почернели — видны только зубы и глаза. А враг предпринимает атаку за атакой.