Кремлевские подряды. Последнее дело Генпрокурора - Страница 35

– Все ясно, – сказал я. – И что дальше?

А ведь пленка сделана здорово. И смонтирована профессионально. И голос на видеоряд наложен такой, что очень точно повторяет мои интонации. Да, наверное, немало денег стоило сфабриковать такую пленку. У нас ведь всегда так: обгадят человека, а когда окажется, что человек, заснятый на пленке, ничего общего со Скуратовым не имеет, все равно останется шлейф отрицательной молвы. Виноват человек, не виноват, но на всякий случай надо держаться от него подальше: а вдруг все же виноват?..

– Вы понимаете, Юрий Ильич, – нерешительно начал Бордюжа, – в этой ситуации… вы в таком виде… Вам надо подать заявление, пока скандал не разгорелся и не вышел наружу.

Да, это был настоящий и неприкрытый шантаж. В книгах я читал о таком, но даже в самых своих страшных снах не мог предположить, что сам стану его объектом. Внимательно посмотрев на Бордюжу, я спросил у него:

– Для чего вы все это делаете?

– Я даже не знаю, как себя вести, Юрий Ильич, – сказал Бордюжа, – какие слова подобрать для этого момента, но я хорошо знаком с настроением президента… И повторяю, в этой ситуации вам лучше уйти.

Конечно, я без работы не останусь, свет клином на прокуратуре не сошелся. В конце концов, я – профессор, доктор наук, без дела не пропаду, на хлеб себе и своей семье заработаю.

– Заявление пишите в Совет Федерации на имя Егора Строева.

Я действовал почти автоматически. Придвинул к себе протянутый Бордюжей лист бумаги, достал из кармана ручку.

– Какую причину отставки указывать?

Мне показалось, что в глазах у Бордюжи мелькнуло что-то сочувственное. Конечно, существует одна неписаная истина: если начальство отказывается с тобой работать, надо уходить. Иначе это уже не работа, пользы она никому не принесет, поскольку останутся от нее одни лишь склоки. С другой стороны, из-за чего уходить-то? Только из-за того, что этого захотел пусть даже и президент? А что еще обиднее – его дочь?

Было такое ощущение, что все это не со мной происходит, а с кем-то другим. Я просто наблюдаю это со стороны и очень сочувствую человеку, который находится на моем месте.

В принципе до меня доходили слухи, что на руководящие должности, особенно в силовые структуры, берут только тех людей, на которых есть компромат, – так ими управлять легче. Слухи об этом у меня всегда вызывали недоверчивую улыбку: не может этого быть – меня же Генпрокурором назначили! Ан нет, все здесь по схеме: не получилось одно, так вон какую гнусную пленку, чтобы я не брыкался, состряпали…

– Я думаю, что указывать надо «по состоянию здоровья», – сказал Бордюжа.

Интересно, кто же в это поверит? Пару дней назад я выступал по телевидению, был вроде бы жив-здоров – и нате-с! Впрочем, все равно работать противно. Жалко только прокуратуру, жаль годы, потраченные на то, чтобы сделать в ней все как надо, – ночами ведь не спал, думал, как лучше наладить работу. Лучше бы, сидя в институте, написал пару книг.

– По состоянию здоровья так по состоянию здоровья, – пробормотал я и в следующий миг выругал себя: ведь сдаюсь без боя, поднимаю руки перед беззаконием.

– Да, по состоянию здоровья, – подтвердил Бордюжа.

Тут, несмотря на всю безысходность ситуации, я обозлился:

– Николай Николаевич, простите, а откуда у вас взялась эта кассета?

– Да на столе у себя нашел, в конверте. Не знаю, кто положил.

Вот он – еще один прокол, еще одна неприкрытая ложь. Это как же понимать: кто-то неизвестный прокрался в охраняемый Кремль, затем в еще более охраняемый административный корпус, затем в закрытый кабинет начальника президентской администрации и, как гранату, подбросил там пакет с видеокассетой? Какой-то абсурд на фоне проходного двора!

Уже позднее, давая показания следователю, Бордюжа сознался, что кассету ему передал начальник его канцелярии. Я же думаю, что здесь не обошлось без Ельцина и его окружения. Почему? Да потому, что Бордюжа по своему складу и характеру, тем более находясь на таком посту, никогда и ничего бы не предпринял сам, по личной своей инициативе, без указания и инструкций свыше. А выше его был только президент.

Невидящими глазами я перечитал только что написанное свое заявление и подписал его. Но прежде чем передать его Бордюже, вдруг вспомнил о грядущей итоговой коллегии Генпрокуратуры и своем отчетном докладе, к которому я тщательно готовился. Провести коллегию, которая планировалась через два дня, для меня было очень важно: я должен был выступить там с большим отчетом, в котором подводил итог работы Генпрокуратуры, на нее должны были съехаться мои коллеги со всей страны.

– Николай Николаевич, у нас третьего февраля будет итоговая коллегия. Я там должен выступить с докладом. Дайте мне провести коллегию, после этого я уйду. Это и в интересах системы. Ведь нонсенс же, если на коллегии не будет Генерального прокурора.

Бордюжа, словно бы обдумывая ответ, немного подумал, потом жестко сказал:

– Те люди, которые добиваются вашего ухода, ждать не будут – они запустят кассету на телевидение. Тогда скандал неминуем.

Не раз потом я прокручивал в голове все детали этой беседы и с каждым разом все больше видел бьющие в глаза нестыковки. Если уж ты говоришь, что не знаешь, от кого пленка, то откуда такая точная информация, что эти люди будут делать, об их позиции? Почему, к примеру, Бордюжа затеял этот разговор именно

1 февраля, за 2 дня до коллегии? Не иначе как прорежиссировал кто-то из тех, кто хорошо знал внутреннюю кухню Генпрокуратуры, может быть даже кто-то из моих заместителей. Ведь понятно, что проведи я эту коллегию, и уход мой выглядел бы очень уж нелогичным: вроде бы все хорошо было, а тут – взял да ушел…

– Хорошо, вот вам мое заявление, – я отдал листок бумаги Бордюже, – итоговую коллегию проведет мой первый заместитель Чайка. А я тем временем лягу в больницу.

Бордюжа одобрительно кивнул. Там же, чтобы расставить уже все точки, я написал вторую бумагу на имя Строева: «Прошу рассмотреть заявление в мое отсутствие». Подписался и поставил дату: «1 февраля 1999 года».

Не помню, как я приехал к себе на Большую Дмитровку, в здание Генпрокуратуры. Первым делом вызвал к себе Чайку, своего заместителя.

– Юрий Яковлевич, я что-то неважно себя чувствую. Возможно, сегодня лягу в больницу. Доклад на итоговой коллегии придется делать тебе.

После того как Чайка ушел, я вызвал Розанова. Поскольку Александра Александровича я знал лучше всех и дольше всех, то решил поговорить с ним без утайки. Сказал, что произошло нечто чрезвычайное.

– Александр Александрович, меня начинают шантажировать. Делается это методами, с которыми никто из нас еще никогда не сталкивался.

Я вкратце рассказал ему о встрече с Бордюжей, о пленке, о заявлении. У Розанова даже лицо изменилось – то ли от неожиданности, то ли от страха, то ли еще от чего-то; так и сидел – молча, ни разу не перебив.

– Давай сделаем так: соберемся и поедем в «Истру». Ты, я, Демин, Чайка, в общем, все близкие мне люди. Там нам никто не помешает все обтолковать и разобраться в обстановке.

Розанов понимающе кивнул и вышел. Через какое-то время он вернулся и сообщил понуро:

– Демин против. Резко против. И вообще он говорит: «Вы что делаете? Разве вы не понимаете, что все мы сейчас находимся под колпаком? Любой наш сбор сейчас воспримут как факт антигосударственной деятельности… Собираться нельзя!».

– Но в этом же нет ничего противозаконного! – мне вдруг стало противно.

И тут я невольно подумал: а не вызвал ли Демина к себе Бордюжа или кто-то из кремлевской администрации? С чего бы обычно тихому и послушному Демину так воинственно противиться? На душе стало совсем тоскливо: раз так все складывается, придется мне ложиться в ЦКБ.

Я позвонил своему лечащему врачу Ивановой и сказал ей:

– Наталья Всеволодовна, я неважно себя чувствую, хотел бы лечь в больницу.