Кремлевские подряды Мабетекса . Последнее расследование Генерального прокурора России - Страница 36

Вечером я приехал в Архангельское, на дачу, и там, отбросив в сторону все эмоции, постарался проанализировать ситуацию. Ведь когда шла беседа с Бордюжей, когда крутилась пленка, моему внутреннему состоянию вряд ли кто мог позавидовать – любой, окажись на моем месте, запросто потерял бы способность соображать, в этом я уверен твердо; не очень соображал и я. Мне просто хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось.

Одно было понятно: состоялся, скажем так, показательный сеанс шантажа. Один из его участников известен – Бордюжа. Но волю он исполнял не свою – да Бордюжа и сам этого не скрывал, – чужую волю. Ответ я уже себе дал: за спиной Бордюжи стояли силы покрупнее. Скорее всего – Березовский. Но только ли он?

И тут меня как молнией ударило: дело «Мабетекса» – вот где ответ! Я вспомнил звонок Карлы дель Понте, сделанный ею по простому городскому телефону. Наивная, могла ли она предположить, что телефон Генерального прокурора великой державы могут прослушивать! А то, что было именно так, в этом у меня сомнений уже не было. О разговоре сразу же доложили если не самому президенту, то как минимум Татьяне Дьяченко и Бородину.

Теперь все становилось на свои места и выстраивалось в логическую цепочку: дело «Мабетекса» хотят замять, а меня просто убирают как человека, который «непонятлив до удивления» и не хочет исправляться. Пленка же, сфабрикованная, смонтированная, склеенная – обычный инструмент шантажа, а Бордюжа – простой соучастник преступления.

Та ночь у меня выдалась бессонной, я так и не смог заснуть до самого утра.

Утром я сказал жене:

– Лена, похоже, началось… Помнишь, я тебя предупреждал? Против меня раскручивается грязная провокация.

– Уже? – недоверчиво спросила жена.

– Уже. Держись, Лена! И будь, пожалуйста, мужественной!

Легко произносить эти слова, когда над тобой не висит беда, но можете представить, каково было в те минуты мне и моей жене? Пока это касалось только нас двоих, но через несколько дней это будет касаться всего моего дома, всей семьи.

Ну что мне могла ответить жена? Да и каких слов я ждал в тот момент? Мне было ее ужасно жалко: ведь я понимал, что в разгорающемся скандале ей наверняка будет еще тяжелее, чем мне.

Я стал собираться в больницу, взял с собой необходимые вещи, спортивный костюм, вызвал машину. Бессонная ночь подтолкнула меня к одному решению: надо встретиться с Бордюжей еще раз.

По дороге, прямо из машины – на часах было восемь утра, – я позвонил ему в кабинет. Бордюжа находился на месте.

– Подъезжайте! – коротко сказал он.

– Николай Николаевич, – сказал я ему в кабинете, – то, что вы совершаете, – преступление, для которого предусмотрена специальная статья Уголовного кодекса. Независимо от того, каким способом была состряпана эта пленка, – это особая статья и подлинность пленки надо еще доказывать. Вы добиваетесь моего отстранения от должности и тем самым покрываете или, точнее, пытаетесь скрыть преступников. Делу о коррупции, в частности делу, связанному с «Мабетексом», дан законный ход. Я говорю это специально, чтобы вы это знали.

– Юрий Ильич, поздно, – сказал мне Бордюжа. – Ваше заявление президент уже подписал. Так что я советую вам спокойно, без лишних движений уйти.

В тот момент я еще не был готов к борьбе, сопротивление внутри меня только зрело, и нужно было какое-то время, чтобы оно сформировалось окончательно. Честно говоря, я даже не предполагал, что президент подпишет заявление «втемную», не вызвав меня, не переговорив, не узнав, как все было на самом деле. Не думал я, что с чиновником такого ранга, как действующий Генеральный прокурор, могут обойтись так непорядочно, как это сделал Ельцин: даже не позвонив, не спросив, в чем дело, он просто вычеркнул меня… А я, наивный, считал, что нас связывают не только добрые служебные, но и добрые личные отношения.

Это был еще один удар. Позже, приехав в больницу, я понял, что президент с этими людьми – Березовским, Бородиным, Татьяной Дьяченко – заодно. И надежда на то, что президент «поймет» и «разберется по справедливости», умерла едва родившись. Нет, не будет он этого делать – своя рубаха, как говорится, к телу ближе. Слишком уж «жареной» оказалась у меня в руках информация, чтобы позволить ей выйти наружу. Слишком уж близко я подобрался к их тайнам, чтобы позволить мне и дальше «раскручивать» компрометирующее Кремль дело.

Чтобы как-то отвлечься, я попытался переключить свои мысли на завтрашний день. 3 февраля в Генпрокуратуре должна была состояться коллегия. Как она пройдет, как воспримут главного докладчика Чайку? Ведь съедутся прокуроры со всей России, и это не простые прокуроры – юридическая элита, блестящие практики, известнейшие имена. Не подведет ли Чайка?

Вечером меня ожидал еще один удар. По телевизору объявили – официально, с портретом на заставке: «Генеральный прокурор Скуратов подал заявление об отставке. Сегодня он госпитализирован в Центральную клиническую больницу».

Это был удар, что называется, ниже пояса, подлый и безжалостный. Не только по мне лично, но и по всей прокурорской системе. Ведь в Москву уже съехались мои коллеги со всей страны, сейчас они прослушали это сообщение…

Без ложной скромности скажу, что с моим приходом прокуратура наконец-то начала становиться на ноги, поверила в свои силы. Все знали, что есть Генеральный прокурор Скуратов (а я лично побывал более чем в тридцати регионах страны), знали, что есть лидер. И прокуратура работала на лидера. И вот – все перечеркнуто в одно мгновение. Честно говоря, хотелось плакать, хотя совсем не мужское это занятие – плакать. Но что было в тот момент, то было.

Бордюжа и тут обманул меня, пообещав, что до того как пройдет коллегия, ни одно слово о происходящем в средства массовой информации не просочится. Ну да Бог ему судья!

В прокуратуре, как мне потом рассказывали, царило не то что уныние – некое непонимание. Чайка прочитал доклад, обсуждение было скомкано…

Тем временем события развивались по нарастающей. Как и следовало ожидать, зашевелились журналисты: первым позвонил Швыдкой – руководитель ВГТРК, одного из главных российских телеканалов, позвонил известный политический обозреватель Сванидзе, многие другие. К моему огромному удивлению, приехал Бородин – сияя доброжелательной улыбкой, излучая что-то еще, чему названия нет, – пытался выяснить ситуацию с моим настроением и планами. Приезжали Степашин и многие другие.

Позвонил Евгений Примаков. Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбах, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душеспасительные беседы. Он сказал:

– Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?

– Нет!

– Вот и правильно, выздоравливайте!

Звонок премьера поддержал меня, премьер (тогда еще премьер) дал понять, что он со мной.

Пока я лежал в «кремлевке», вопрос о моей отставке был внесен на рассмотрение Совета Федерации. Неожиданно для Кремля Совет Федерации рассматривать вопрос без присутствия Скуратова отказался: заочно такие вопросы не решаются.

Стало ясно, что Совет Федерации хочет серьезно во всем разобраться и вряд ли вот так, «втемную», сдаст меня.

Я внимательно прочитал стенограмму того заседания. Неожиданно нехорошо задело высказывание Егора Строева.

Кто-то из зала произнес:

– Да Скуратов же болеет! Как можно рассматривать вопрос, когда человек болеет?

Строев не замедлил парировать:

– Он здоровее нас с вами!

А ведь Егор Семенович ни разу мне не позвонил, не поинтересовался, как я себя чувствую… Состояние же мое действительно было очень даже неважным: из-за постоянного нервного напряжения у меня во сне начало останавливаться дыхание, я будто давился костью, казалось, что останавливается и сердце. От страха, что действительно умру, за ночь просыпался раз 20–30. Было тяжело.

Вечером ко мне приехал Владимир Макаров, заместитель руководителя Администрации президента: