Кремль 2222. Петербург - Страница 10

В общем, вытолкнул я пленного из-за дерева и негромко продиктовал ему, что надо говорить. При этом добавил, что, если он другое сказать попытается, мне придется для начала ему одно колено прострелить. В условиях постапа это на девяносто девять процентов ампутация ноги, из-за отсутствия нормальной анестезии весьма болезненная.

Амбал моими прогнозами проникся и, когда оба прожектора скрестились на нем, проорал все как по писаному.

– Слушайте внимательно и не перебивайте! Нас взяли в плен. Но обещали отпустить, если вы дадите консервов на неделю, хлеба и воды. Продукты я буду должен попробовать, чтобы исключить яд. Также вы должны пообещать, что не будете преследовать тех, кто нас пленил…

– А хрен по всей морде им не надо?! – взревел мегафон. – Уроды, блин, подставились, как дети, а нам теперь из-за вас…

Командир укрепрайона надрывался еще минут пять, витиевато поливая подопечных отборными матюгами, – я аж заслушался. Наконец начальник «уродов» начал уставать, делать паузы между пространными эпитетами в адрес подчиненных, умудрившихся попасть в плен в двух шагах от дома. Во время пауз хозяин матюгальника, похоже, не только отдыхал, но и думал. В результате, поняв, что деваться ему особо некуда и неведомые похитители не так уж много хотят, с душой плюнул в микрофон и рявкнул в сторону:

– Слышали, что этот олух сейчас прогнал? Ну так чего стоите? Покидайте что сказано в рюкзак и отнесите к лесу, пусть подавятся!

Подчиненные у начальника укрепрайона оказались шустрыми. Не прошло и пяти минут, как стальная плита на входе вновь отъехала в сторону. Наружу вышли трое, прикрываясь большими стальными щитами с полустертыми надписями «Полиция». Четвертый шел сзади. Он и швырнул через головы товарищей объемистый рюкзак, который приземлился возле ног моего пленника.

Руки у амбала я оставил связанными, поэтому рюкзак он, повинуясь моему приказу, аккуратно запинал под сень деревьев. Там я и проверил содержимое. Что ж, забетонированные не обманули, всё честь по чести, хотя и по минимуму. Семь больших банок тушенки. Дюжина крупных серых сухарей, твердых как камень и отдающих плесенью. И две фляги с водой – одна литровая, похоже, американская. Вторая наша, еще советских времен, объемом ноль семьдесят пять. Похоже, даже и не восстановленная в «поле смерти», а сохранившаяся как есть – в СССР все, что для армии, делали на совесть. Сомневаюсь, конечно, что с таким объемом воды и пищи можно протянуть неделю, но это все же лучше, чем ничего.

– Лады, – сказал я. – Теперь отхлебни-ка, друг ситный, из обеих фляжек и на этом распрощаемся.

Амбал сделал кислую мину, но под стволом автомата ослушаться не посмел.

– Ну и ладушки, – сказал я. – Анья, развяжи ему руки.

Моя спутница, за все это время не проронившая ни слова, сноровисто выполнила приказ. Молодец девчонка. С понятием, где нужно говорить, а где лучше помолчать и делать то, что велят. Само собой, пока она развязывала пленного, ствол теперь уже моего ППС смотрел ему точно в лоб – так, чисто на всякий случай.

– Напарника развязывай сам, – велел я, когда Анья отошла в сторону, по-хозяйски сворачивая ремень и явно не собираясь возвращать его хозяину.

Амбал с хмурой мордой подчинился, после чего уставился на меня – чего еще, мол?

– А теперь быстро разделись, и домой, – сказал я.

– То есть, как разделись? – не понял пленный.

– Комбезы ваши скидывайте, – пояснил я. – И берцы тоже. Исподнее можете оставить. И поторопись, тебя за деревьями люди ждут.

Амбал скрипнул зубами, но ослушаться не посмел. Анья же кинула на меня осуждающий взгляд, но и на этот раз промолчала. И молодец. Да, я не благородный дон и на войне поступаю так, как поступают на войне. В лесу, вдали от жилья, я бы не стал грабить пленного вчистую, не по-человечески это. А тут ему до родного подземного каземата триста метров в труселях прогуляться, ничего, не растает. Нам же с Аньей новая камуфла, раскрашенная под наш российский лес, будет как нельзя кстати. Ее комбез, штопаный-перештопаный, на ладан дышит. И мой американский камуфляж цвета «урбан», заточенный под серые городские кварталы, в питерских болотах ну совсем не в тему. В общем увы, но придется незадачливым воякам отправляться домой в форме номер раз, трусы плюс майка.

Переодеваться мы с Аньей не стали, решив отложить это пикантное дело до привала, когда времени будет побольше, а враги – подальше. Поэтому мы просто в четыре руки быстренько упаковали всю добычу до лучших времен.

– Удачи вам на тропе войны, – напутствовал я освобожденных пленников, взваливая на спину располневший рюкзак. – Больше не попадайтесь.

– И тебе не кашлять, – невежливо отозвался амбал, в свою очередь взваливая на плечо товарища, тупо мотающего головой. – Еще встретимся, помяни мое слово.

Я усмехнулся. Угрозы от агрессоров в нижнем белье выглядят неубедительно.

Когда колоритная парочка скрылась за деревьями, Анья, собрав трофейные шмотки, неодобрительно покачала головой.

– Зря ты их отпустил. Утром они организуют погоню, пойдут по нашему следу. А так бы их было на двоих меньше.

Я пожал плечами:

– Это их право. Так же, как наше право – сопротивляться. Я же обычно свое слово держу независимо от того, кому оно дадено. Теперь же, если ты и правда видишь в темноте, пойдем уже к твоей Крепости, как договаривались. Ты дорогу-то обратную помнишь?

Она покачала головой.

– Старой дорогой идти нельзя. Болотные наверняка нас на ней поджидают. Придется дать крюк через Левашовский урман. Я помню старую карту, там должна быть тропинка.

Все сказанное Аньей мне не понравилось. Переться через какой-то урман, то есть густой лес, не зная дороги, причем ночью – дело заведомо гиблое. Хотя, в этих местах ночь была не то, что в разрушенной Москве.

На деревьях тут сплошь и рядом росли уродливые паразиты, смахивающие на половинки человеческого мозга, ожившие и присосавшиеся к коре. Так вот, эти извилины, бесцветные при свете дня, с наступлением темноты потихоньку начали мерцать ирреально-синим светом. В результате сейчас, когда солнце полностью село, в принципе, можно было обойтись и без факелов. Далеко не идеальная иллюминация, но, по крайней мере, видно, куда ногу ставишь. Болото, кстати, тоже мерцало какими-то гнилушками, оккупировавшими многочисленные кочки. Да и небо не совсем черным было, а каким-то темно-серым, будто его слегка подсвечивали с обратной стороны.

В общем, если б я был романтиком, всю эту ночную иллюминацию можно было бы назвать красивой. Но я суровый практик, прагматик и, возможно, зануда, думающий лишь о том, чтоб нас в этой распрекрасной флоре не сожрали и не подстрелили ненароком. О чем я Анье и сказал, вновь следуя за ней след в след.

– Я уже говорила, что ночью сестрорецкие ни в лес, ни в болото не сунутся, – отозвалась она. – Слишком осторожные, потому и выжили. А утром они, скорее всего, пойдут быстрее нас. Это их места, которые они знают намного лучше. К тому же заночевать где-то нам все-таки придется.

Да уж, это она в тему сказала. Усталость давала о себе знать. Перекусить и на ходу можно, чем мы, кстати, занимались, экономя время и уплетая холодную тушенку при помощи трофейных ножей. А вот поспать хотя бы пару часов на ногах, к сожалению, не получится.

Сейчас мы шли по берегу какого-то гнилого озера, поросшего слабо светящейся ряской, похожей на синий ковер. Уже по одному виду понятно, что купаться в таком озере чревато для здоровья. Особенно доставили толстые то ли корни, то ли щупальца, порой неторопливо возникающие из воды и так же медленно в нее погружающиеся.

– Впечатляет, – отметил я. – Богатая у вас тут растительность. Только не совсем понимаю, почему забетонированные так боятся ночью здесь гулять, – светло же.

Анья невесело усмехнулась.

– Нам пока что просто везет, – сказала она. – Болотные твари – дети по сравнению с лесными. Говорят, в этих чащобах водятся совершенно жуткие мутанты. Старики рассказывали, что, когда после войны многие деревья ожили и стали охотиться на всякую живность, местные люди стали молиться им, словно богам, и приносить жертвы. Страшные. Особенно в голодные годы. Детей связывали и оставляли ночью в живом лесу. А потом поутру находили их высушенные тела, похожие на пустую одежду с костями внутри. Но погибали не все. Некоторых живые деревья отпускали. Девочек. Которые через девять месяцев рожали страшных тварей. Представь, что будет, если человеческую самку оплодотворит своими семенами полуразумное дерево-мутант, питающееся кровью.