Краткое содержание произведений русской литературы I половины XX века (сборник 2) - Страница 26

Матери очень нравится Находка, и он ее тоже полюбил, ласково зовет ее «ненько», говорит, что она похожа на его покойную прием­ную мать, родной же матери он не помнит. Через некоторое время Павел с матерью предлагают Андрею переселиться к ним в дом, и хохол с радостью соглашается.

На фабрике появляются листовки, в которых говорится о стачках рабочих в Петербурге, о несправедливости порядков на фабрике; лис­товки призывают рабочих к объединению и борьбе за свои интересы. Мать понимает, что появление этих листков связано с работой ее сына, она и гордится им, и опасается за его судьбу. Через некотороевремя в дом Власовых приходят жандармы с обыском. Матери страшно, однако она старается подавить свой страх. Пришедшие ни­чего не находят: заранее предупрежденные об обыске, Павел и Анд­рей унесли из дому запрещенные книги; тем не менее Андрей арестован.

На фабрике появляется объявление о том, что из каждого зарабо­танного рабочими рубля дирекция будет вычитать копейку – на осу­шение окружающих фабрику болот. Рабочие недовольны таким решением дирекции, несколько пожилых рабочих приходят к Павлу за советом. Павел просит мать сходить в город отнести его записку в газету, с тем чтобы история с «болотной копейкой» попала в ближай­ший номер, а сам отправляется на фабрику, где, возглавив стихийный митинг, в присутствии директора излагает требования рабочих об от­мене нового налога. Однако директор приказывает рабочим возобно­вить работу, и все расходятся по своим местам. Павел огорчен, он считает, что народ не поверил ему, не пошел за его правдой, потому что он молод и слабосилен – не сумел эту правду сказать. Ночью опять являются жандармы и на этот раз уводят Павла.

Через несколько дней к Ниловне приходит Егор Иванович – один из тех, кто ходил на собрания к Павлу до его ареста. Он расска­зывает матери, что, кроме Павла, арестовано еще 48 человек фабрич­ных, и хорошо было бы продолжать доставлять листовки на фабрику. Мать вызывается проносить листовки, для чего просит знакомую, тор­гующую на фабрике обедами для рабочих, взять ее к себе в помощ­ницы. Всех входящих на фабрику обыскивают, однако мать успешно проносит листовки и передает их рабочим.

Наконец Андрей и Павел выходят из тюрьмы и начинают гото­виться к празднованию Первого мая. Павел собирается нести знамя впереди колонны демонстрантов, хотя он и знает, что за это его снова посадят в тюрьму. Утром Первого мая Павел и Андрей не идут на работу, а отправляются на площадь, где уже собрался народ. Павел, стоя под красным знаменем, заявляет, что сегодня они, члены социал-демократической рабочей партии, открыто поднимают знамя разума, правды, свободы. «Да здравствуют рабочие люди всех стран!» – с этим лозунгом Павла возглавляемая им колонна двину­лась по улицам слободы. Однако навстречу демонстрации выходит цепь солдат, колонна смята, Павел и Андрей, который шел рядом с ним, арестованы. Машинально подобрав осколок древка с обрывком знамени, вырванного жандармами из рук сына, Ниловна идет домой, и в груди ее теснится желание сказать всем о том, что дети идут за правдой, хотят другой, лучшей жизни, правды для всех.

Через несколько дней мать переезжает в город к Николаю Ивано­вичу – он обещал Павлу и Андрею, если их арестуют, немедленно забрать ее к себе. В городе Ниловна, ведя немудреное хозяйство оди­нокого Николая Ивановича, начинает активную подпольную работу:

одна или вместе с сестрой Николая Софьей, переодевшись то мона­хиней, то богомолкой-странницей, то торговкой кружевами, разъез­жает по городам и деревням губернии, развозя запрещенные книги, газеты, прокламации. Ей нравится эта работа, она любит говорить с людьми, слушать их рассказы о жизни. Она видит, что народ полуго­лодным живет среди огромных богатств земли. Возвращаясь из поез­док в город, мать ходит на свидания с сыном в тюрьму. В одно из таких свиданий ей удается передать ему записку с предложением то­варищей устроить ему и его друзьям побег. Однако Павел от побега отказывается; больше всех этим огорчена Сашенька, которая была инициатором побега.

Наконец наступает день суда. В зал допущены только родственни­ки подсудимых. Мать ждала чего-то страшного, ждала спора, выясне­ния истины, однако все идет спокойно: судьи говорят безучастно, невнятно, неохотно; свидетели – торопливо и бесцветно. Речи про­курора и адвокатов тоже не трогают сердца матери. Но вот начинает говорить Павел. Он не защищается – он объясняет, почему они – не бунтовщики, хотя их и судят как бунтовщиков. Они – социалис­ты, их лозунги – долой частную собственность, все средства произ­водства – народу, вся власть – народу, труд – обязателен для всех. Они – революционеры и останутся ими до тех пор, пока все их идеи не победят. Все, что говорит сын, матери известно, но только здесь, на суде, она чувствует странную, увлекающую силу его веры. Но вот судья читает приговор: всех подсудимых сослать на поселение. Саша тоже ждет приговора и собирается заявить, что желает быть поселенной в той же местности, что и Павел. Мать обещает ей при­ехать к ним, когда у них родятся дети, – нянчить внуков.

Когда мать возвращается домой, Николай сообщает ей, что речь Павла на суде решено напечатать. Мать вызывается отвезти речь сына для распространения в другой город. На вокзале она вдруг видит мо­лодого человека, чье лицо и внимательный взгляд кажутся ей странно знакомыми; она вспоминает, что встречала его раньше и в суде, и около тюрьмы, – и она понимает: попалась. Молодой человек подзы­вает сторожа и, указывая на нее глазами, что-то говорит ему. Сторож приближается к матери и укоризненно произносит: «Воровка! Старая уже, а туда же!» «Я не воровка!» – задохнувшись от обиды и возму­щения, кричит мать и, выхватив из чемодана пачки прокламаций, протягивает их окружившим ее людям: «Это речь моего сына, вчерасудили политических, он был среди них». Жандармы расталкивают людей, приближаясь к матери; один из них хватает ее за горло, не давая говорить; она хрипит. В толпе слышатся рыдания.

Александр Иванович Куприн 1870—1938

Вернувшись с плаца, подпоручик Ромашов подумал: «Сегодня не пойду: нельзя каждый день надоедать людям». Ежедневно он проси­живал у Николаевых до полуночи, но вечером следующею дня вновь шел в этот уютный дом.

«Тебе от барыни письма пришла», – доложил Гайнан, черемис, искренне привязанный к Ромашову. Письмо было от Раисы Алек­сандровны Петерсон, с которой они грязно и скучно (и уже довольно давно) обманывали ее мужа. Приторный запах ее духов и пошло-иг­ривый тон письма вызвал нестерпимое отвращение. Через полчаса, стесняясь и досадуя на себя, он постучал к Николаевым. Владимир Ефимыч был занят. Вот уже два года подряд он проваливал экзамены в академию, и Александра Петровна, Шурочка, делала все, чтобы пос­ледний шанс (поступать дозволялось только до трех раз) не был упу­щен. Помогая мужу готовиться, Шурочка усвоила уже всю программу (не давалась только баллистика), Володя же продвигался очень мед­ленно.

С Ромочкой (так она звала Ромашова) Шурочка принялась обсуж­дать газетную статью о недавно разрешенных в армии поединках. Она видит в них суровую для российских условий необходимость. Иначе не выведутся в офицерской среде шулера вроде Арчаковского или пьяницы вроде Назанского. Ромашов не был согласен зачислять в эту компанию Назанского, говорившего о том, что способность лю­бить дается, как и талант, не каждому. Когда-то этого человека отвер­гла Шурочка, и муж ее ненавидел поручика.

На этот раз Ромашов пробыл подле Шурочки, пока не заговорили, что пора спать.

...На ближайшем же полковом балу Ромашов набрался храбрости сказать любовнице, что все кончено. Петерсониха поклялась ото­мстить. И вскоре Николаев стал получать анонимки с намеками на особые отношения подпоручика с его женой. Впрочем, недоброжела­телей хватало и помимо нее. Ромашов не позволял драться унтерам и решительно возражал «дантистам» из числа офицеров, а капитану Сливе пообещал, что подаст на него рапорт, если тот позволит бить солдат.