Красный терминатор. Дорога как судьба - Страница 13

— Козинские? — спросил Комар.

— Не-е! — несколько голосов опередили Витьку. — Козинские их на месте убили бы. Особенно Топора. Виктор Топоров пять малолетних кулацких девок перепортил.

— Вроде не козинские, — сказал Витька. — Да, Колька?

— Ик, да.

— Другая банда, что ли, объявилась? — спросил Комар.

— Видать, другая. Я даже одного признал. Это кривой конокрад с монастырской ярмарки.

Комбедовцы возмущенно зашумели. Надо же, уголовная шпана добралась до их села, путается в ногах революционных бойцов.

— Чудной конокрад попался, — раздался сзади нежный женский голосок. Уже одевшаяся Дашка спустилась в гостиную. — У тебя же, Витька, два золотых перстенька, как у цыгана. Хорошие были воры: винтовки взяли, золотишко — оставили.

— Ну я почем знаю? — недовольно сказал Топор. — Правда, Колька, они нас сразу бросили?

— Конечно, он мужик честный, зачем ему твои кольца, — пробормотал Савельев.

— Это кто честный мужик? — тотчас же крикнул Слепак, схватив Кольку за шкирку.

— Ну этот, которого все знают. Назаров.

Если рядовые комбедовцы только ругались, их командиры тотчас перешли к действию. Слепак по-прежнему держал за шиворот Кольку, а Комар — Витьку Топорова. Потом они, не сговариваясь, потащили свои жертвы к столу, будто выискивая, куда их ткнуть мордами.

— Нет, хороши бойцы! — орал Сенька. — Один двоих обезоружил!

— Вот я сейчас тебя в кадке с огурцами мордой искупаю! Чтобы знал, как пьяным в патруль ходить! — кричал Комар.

Он подтащил Топорова к упомянутой кадке. В последнюю минуту Витька сообразил, какой новостью можно выторговать пощаду.

— Филя, я Барыньку нашел.

Комар отпустил Витьку, и тот рухнул на пол. Рядом свалилось тело Савельева.

— Где она?! — одновременно заорали Слепак и Комаров.

— В той избе, где мы были. Я видел на лавке книжечку из Усадьбы. Старик и старуха читать не могут, — тараторил окончательно протрезвевший от страха Топор. — Значит, она там прячется.

Слепак заметался по гостиной в поисках своей шинели, но наткнулся на опрокинутый стул и упал. Его поднял Комар.

— Сеня, ты куда собрался?

— За Назаровым и этой.

— Погоди, — сказал рассудительный Комар. — Посмотри, ты же свою шинель найти не можешь. И ребята, ну видишь, как осенние мухи. А у него два винтаря и револьвер. Он нас всех из окна пощелкает. С тебя, кстати, начнет.

— Избу спалю!

— Спички по пути обронишь, — сказал Комар, умевший трезветь, когда дело касалось реальной опасности. — Он, безоружный, двоих скрутил, которые час назад пошли. Я-то этот час с Дашкой провел, а ты сколько еще выпил? Не торопись. Утром придем, на рассвете. Из кроватки вытащим.

— А вдруг он уйдет?

— Ну и черт с ним. Она-то останется.

Слепак подумал, понял, что Лариса никуда не денется, и внезапно успокоился.

— Ладно. Хватит гулять. Утром дел хватит.

Назаров правил Сивкой, насвистывая солдатские песенки, а Тимоха Баранов, развалившийся на телеге, рассказывал приятелю об окрестных местах.

— Вот на той развилке, что мы сейчас проехали, купца зарезали. Я тогда был мальцом, помню, сколько разной полиции в село съехалось. Месяц почти вели дознание, чуть всех курей у нас не подъели. А все из-за одного мертвого тела. Ты и вправду умно сделал, в Зимино заночевав. А то пошел бы ночью и с ним повстречался. Он к тебе подойдет, будет ассигнациями трясти и просить: «Возьми все, добрый человек, только душу не губи». Потом золотишком зазвенит. Вроде все как настоящее. Но упаси тебя Бог хоть монету положить в карман. Сразу купчик закричит: «Вот кто мой погубитель!» И задушит. А за перелеском Филаретова чаща начинается. Жил здесь когда-то старец Филарет, в скиту, круглый год один. Ходил босой, питался лесными дарами, от людей мирскую пищу не брал, разве огородную овощь. Со зверем лесным уживался. С медведем дружил. Откуда пришел, почему поселился здесь — никому не ведомо.

А потом к нему стала барыня наезжать, вроде как жена деда Владимира Ивановича. Он ее наставил на ум в каком-то житейском деле, она хотела отблагодарить его. Старец долго никаких даров не брал. Наконец, видно, чтоб отстала, согласился принять сапоги — за валежником ходить. Надел, залюбовался, идет по лесу, поскрипывает. Навстречу медведь. «Посмотри, Михайла Иваныч, какая у меня обновка». А Михайла старца и задрал на месте. Видно, его, возгордившегося, в мирской обувке за приятеля не признал.

Назаров рассеянно слушал болтовню Тимохи. Не перебивал. Перебьешь — так Баранов сразу начнет расспрашивать про разные фронтовые истории. А для таких рассказов сейчас у Назарова настроения не было. Взбодрив лошадь, он начал насвистывать любимую военную песню:

Среди лесов дремучих

Разбойнички идут

И на плечах могучих

Носилочки несут.*

Носилки не простые —

Из ружей сложены,

А поперек стальные

Мечи положены.

— Вот здесь, — самые грибные места в округе, — продолжал Тимоха. — Особо богато ближе к осени. Волнушки россыпями в папоротнике, рыжики на полянах, березового гриба — хоть косой коси, груздя навалом, ну, а сыроег как грязи. Тут еще у нас глухаря на вырубках бьют — барин дозволял. Но и других охотников хватает. Иногда волки забредут. Помнится, раз у Семки Кривоступова лошадь из саней выели — сам не помнит, как ушел. Или Егорка-пастушок…

Припомнить историю пастушка Тимохе не удалось — помешали.

— Стой! Тпрру!

Наперерез телеге вышел бородатый мужик с винтовкой на плече.

Назаров натянул вожжи, останавливая Сивку. Сзади послышался треск ломаемых сучьев — кто-то еще выбирался из зарослей. Не оборачиваясь, по доносившимся звукам Федор определил — со спины подходят двое. Тимоха же от неожиданности свалился на дно телеги, будто одновременно увидел призрак купца и живого медведя, задравшего Филарета.

* Эта старинная солдатская песня является одним из «революционных трофеев». На ее музыку была сочинена красноармейская песня «Все пушки-пушки грохотали…».

Первый мужик оказался уже около Сивки, взял его под уздцы. Подошли и те двое, встали по обе стороны от телеги.

Одного из них Назаров узнал: Гришку, стоявшего по правую руку, на этот раз вооруженного охотничьим ружьем. У Гришки не только распухла челюсть, но и были подбиты оба глаза.

— С возвращеньицем, Федор Иваныч, — поздоровался мужик, успокоительно поглаживая жеребчика. — Чего смотришь, как поп на антихриста? Али не признал? Я — Афанасий Жмыхов, который Афонька-Мельник. А вот и Петр Веретенников. И Гришка-балбес.

— Здорово, ребята, — ответил Назаров. — Узнал, почему ж не узнать. Вот вы, значит, где обитаетесь?

— Таков уж рок, что вилами в бок, — подал голос Петр Веретенников. — Знать, по судьбе нашей бороной прошли.

— Каждому свой удел, — на глубокомысленность Назаров ответил глубокомысленностью. — Кому сон, кому явь, кому клад, кому шиш.

— Ты, я вижу, с голопузыми на клад метишь, — недобро срщурился Афоня.

— У меня своя тропинка — мимо чужих огородов, — Назаров полез в карман штанов.

— Не балуй! — Жмыхов сорвал с плеча винтовку, передернул затвор, навел на Федора.

— Дерганые вы какие-то. Одичали, гляжу. Курево достаю, — покачав головой, заметил Назаров и медленно вытащил кисет. — Угощайся.

Мужики не отказались.

— Спасибо, — сказал Веретенников. — Махорка корешки прочищает кишки, кровь разбивает, на любовь позывает.

Некоторое время молча сворачивали цыгарки. Потом прикурили от назаровской спички. Повертели в руках германский коробок.

— Трофейный? — спросил Петр.

— Это точно.

— Ты не навоевался, что ли? На Гриху напал, отобрал ружьишко. Голопузые, слышал, к деду твоему ходили — водку пить за твое возвращение. Не в отряд ли к ним вступаешь? — Афонин голос звучал резко, раздраженно.

— Я навоевался, Афоня. Потому ни в Усадьбу, ни в лес идти не намерен. Я домой иду. А касаемо Гришки… Не люблю я, когда на дороге меня под винтовкой держат. Особливо те, кто с ней обращаться не умеет.