Красный свет - Страница 21

Квартиру посещали военные, те, кто считался цветом Красной Армии. Однажды Дешков слушал отцовский разговор с замнаркома обороны, Яков Гамарник был зван к ним на обед в тридцать шестом году. Сергей Дешков приехал как раз на побывку из Хабаровска – ему уже было двадцать шесть, он был в чине капитана, служил в сформированном Тухачевским и Гамарником Хабаровском батальоне, механизированном образцовом подразделении. Готовились к войне с Японией, осваивали новую технику – Дешков вошел в столовую, отрапортовал Гамарнику, приготовился к докладу, а генерал махнул рукой – мол, садись к столу, капитан, мы тут с твоим отцом выпиваем, махни и ты. Красные командиры в те годы пили мало, отец презрительно говорил, что белые генералы пропили Россию, а Ледяной поход потому назывался Ледяным, что водка у Корнилова постоянно была на льду. Но в праздники в доме Дешковых две рюмки выпивали – не больше, разумеется. Сергей Дешков сел с краю, возле матери, молчал, слушал старших.

Говорили о польском походе. В который раз поминали, что Тухачевский хотел брать Варшаву с марша, две недели кряду штурмовал город и отступал потом аж до Минска.

– Вины персональной здесь нет, – сказал Гамарник, – все отличились…

– Не простит он ему Варшаву никогда, – сказал отец.

Военные переглянулись: имелось в виду, что за варшавское поражение наказание понес Сталин – был освобожден Троцким от должности члена Реввоенсовета фронта за саботаж.

– Пусть на Пилсудского сердится.

Несчастная (в глазах некоторых) и чванливая (в глазах многих) Польша то появлялась на карте, то исчезала, словно и не было вовсе такой страны. Сегодня она опять возникла, и от нее ждали беды. Польша заявляла претензии всем: захватывала Вильно, требовала Верхнюю Силезию, шла на Украину, была готова взять часть Чехословакии. Отец рассказывал генералу, как они бежали из Тухоля:

– Задушили поручика Сухомлинского – задушили и ушли. Жаль, Владислава Сикорского на пути не встретили, – добавил отец, – вот кто зверь. Сухомлинский как раз неплохой был пан. Однажды мне хлеб дал. Почти без плесени.

– Пан Сикорский еще себя покажет, – сказал тогда генерал Гамарник. – Время пройдет, мы еще с этим паном хлебнем. – Не дожидаясь этого времени, он хлебнул без пана, опрокинул в себя рюмку, похвалил холодец. – Сама делала, Татьяна?

– Нет, Таня так не может, это Глебовна исполняла, – засмеялся отец.

Глебовна была прислуга, прожившая с ними пятнадцать лет, отец считал ее членом семьи.

За столом в тот вечер поговорили и о «Стальном пакте» – об «Антикоминтерновском союзе» Германии, Италии и Японии.

– Проблема с Польши началась, – сказал отец, – с Вислы пошло криво. Если бы взяли Варшаву, мир уже был бы наш. Сердце Европы.

– Что теперь говорить! – с сердцем, с досадой сказал Гамарник и рюмку махнул, заглушая сердечную муку – свою и польскую. Если и впрямь Польша являлась сердцем Европы, сердце это переживало бесспорный инфаркт.

– Верно, говорить не о чем. Не пошла революция далеко. А может быть, – тут отец погладил больное колено, – а может быть, и хорошо, что дальше не пошла. С польскими крестьянами мы бы не договорились. Революция пролетарская, крестьянину в ней делать нечего.

– Вот оно что, – сказал Гамарник ехидно, в бороду черную ухмыльнулся. – Значит, не нашли хорошей работы крестьянину?

– Выходит так.

– Скоро война, – сказал Гамарник, – дело всем найдется. И крестьянину на войне будет чем заняться.

– Будет война? – сказал отец. – Разве война когда-нибудь кончалась? Мы с тобой всегда: с войны на войну. Ты дома часто обедал?

– Я говорю как генерал и член Совета обороны, мы сегодня обозначили линии фронтов, можно видеть карту, – сказал Гамарник. – Наконец можно! Это и есть война, когда я могу составить план кампании и просчитать стратегию удара. Я могу тебе приказать: бери эскадрон, Дешков, и скачи на правый фланг – потому что этот правый фланг есть.

– Правый фланг и раньше был.

– Был фланг – на депеше штабной нарисованный. А поедешь ты на этот правый фланг, так до него двести верст степи, которую не посчитали, потому что как степь посчитать? Промахнуться на сто верст легко – она же плоская, сволочь, примет в ней нету. И тяни обозы, и гони фуры. Это уже не война, а вопрос, извини, снабжения и выживания в труднодоступной местности.

– Война и есть вопрос выживания.

– Что ж ты меня на слове ловишь, ты же не комиссар! Армия воюет с армией, и генералу есть работа. Сам ведь понимаешь, что я имею в виду! Конечно, когда в тебя из леса шмаляют мужички, это тоже война, но я так воевать не умею. И за двадцать лет не научился. По триста верст непонятной земли – от фланга до фланга. Лес темный – а кто в нем, не поймешь никогда. И чья это земля – ни в одном штабе тебе не скажут.

– Однако так воевали двадцать лет подряд, – сказал отец, – привыкли.

– Концерты давать привыкли! Тухачевский от адмирала Колчака, из Сибири – на гастроли летел на Кавказ, добивать Деникина. Выступит, аплодисменты послушает, а там еще Врангель в Севастополе ждет, а потом надо срочно на Западный фронт, к Пилсудскому, а потом в Кронштадте гастроль, в Тамбове гастроль. Миша везде сыграет – он же гастролер! Только Миша Тухачевский не знает, что происходит между Уралом и Кавказом. Он, кроме концертных залов, ничего не видел! И спросит – ему не доложат! Разведку пошлет – а разведка ни черта не поймет. Сунешься в лес, а тебя из-за осины грохнут. В избу зайдешь воды напиться, ножом пырнут. Тылы, вашу мать! Сегодня, по крайней мере, ясно, кто свои, кто чужие. Так воевать я согласен.

– Так, конечно, проще, – сказал отец. – У Гудериана небось с тылами порядок.

– У Гудериана с тылами порядок был всегда. В Европе воевать что на рыбалку ходить.

– Тылы крепкие, – сказал отец, – потому что в Европе крестьянин со своими хозяевами заодно. Во всяком случае, в отношении к нам у них разногласий не было. Крестьяне польские нас больше ненавидели, чем белополяки.

– Хочешь знать, что мы делали последние двадцать лет? – сказал Гамарник. – Коллективизация, индустриализация – непонятные многим слова. А надо сказать проще. Мы выстраивали работу тыла. Вот простой ответ на все вопросы. Когда мне говорят: почему партия приказала то, почему партия приказала это – я всегда отвечаю: потому что тылы нужны! Когда мне говорят: надо механизировать армию (ну ты знаешь, кто у нас спец по механизации), когда мне говорят: поднять образование офицерского состава! – я всегда отвечаю: наладьте работу тыла, орлы. Тыл должен быть однородной структурой! – Это было любимое выражение Гамарника, словами «однородная структура» начальник Политуправления РККА обозначал понятную ему ситуацию. – Однородная структура нужна! Работают, дружат, помогают фронту. Точка. Как я поеду воевать, если мне в обоз завтра картошку не дошлют? И не продразверсткой работу тыла надо решать.

– Так мы же крестьянина в окоп гнали – а его, голожопого, на трактор надо сажать, – сказал отец.

– В окоп не мы его гнали, – поправил Гамарник, – в окоп его в четырнадцатом году поместили, с тех пор он там и сидит. Только окоп этот уже лопухом порос.

– А все потому, – сказал отец генералу Гамарнику, – что мы с белыми воевали, а никогда не признавали третьей силы и даже не считали, что третья сила есть.

– Атаманы есть, – согласился Гамарник. – Атаманы бандитские.

– Атаманы тоже были. Но разве в атаманах дело? В Симбирской губернии, на родине вождя, мужики шалят – а мужик Минеев, он что, атаман? Антонов поднимает тамбовских, он – атаман? Чистополь вспомни, Уфу. Армия Черного орла, помнишь? – Отец засмеялся, пощелкал пальцами. – Ты, поди, и не участвовал тогда. И я не доехал; без Тухачевского обошлись, своими силами. А Серов в Поволжье? Это не Петлюра, это тебе не атаманы.

– Кулацкие хозяйства. Беднота на нашей стороне.

– Какая беднота, Яша? Рабочая или крестьянская? Мы с тобой бедноту видели редко. Ты в деревне жил? Землю пахал?

– Говоришь как эсер, – засмеялся Гамарник. В устах Гамарника обвинение звучало грозно: именно Ян Гамарник связывал Наркомат обороны с органами безопасности. – Ты как эсер не говори.