Красный лик: мемуары и публицистика - Страница 118

Такое же положение находим мы и в современной России; ведут коммунисты, несколько волевых, напористых человек, с хорошо подвешенными языками, уставившихся в свою идею. А народ?

– Народ идёт за ними – кажется нам, а может быть, вообще никуда не идёт. Народ безмолвствует. Если угодно даже знать, то обстоятельство, что коммунизм держится в России столь упорно 11-й год, причиной именно имеет, что народ российский к происходящему не имеет никакого отношения.

Да, вот именно так. Власть сама по себе, а народ русский никогда не любил власти и держался от неё особняком.

Посмеивается и держится.

В некрасовском «Кому живётся весело, вольготно на Руси» – есть пребезобразнейшая сцена, на которую никто из критиков, кажется, не обращал внимания. А жаль! Сцена, которая доказывает, что Некрасов знал его величество Мужика с глубиной, переходящей в жуть. Сцена эта заключается в следующем эпизоде:

– Мужики-ходоки подъезжают на лодочке к крестьянскому сенокосу, который в полном разгаре. Они выходят на берег и в это время – видят в народе волнение. Зовут старосту Клима, кричат ему, чтобы поскорее оболокался и встречал господ. Действительно, подплывает с хором музыки косная лодка, из которой является старый барин, помещик, в сопровождении своих двух сыновей с ихними барынями. Пощупав сено, барин приказывает вновь его раскидать по лугу – не просохло достаточно. Мужики и бабы дружно бросаются исполнять это, тогда как один из искателей истины убеждается саморучно –

– сенцо сухохонько.

Барин садится пировать после обхода сенокоса и вообще держит себя так, как будто бы он – полноправный крепостник-помещик. Любопытствующие путешественники справляются у «народушки», и тот со смешком повествует им, что барин – старый самодур, что его сынки упросили крестьян доставлять ему удовольствие, прикидываться крепостными, назначили даже специального старосту Клима, плохонького мужика, но откуда-то выучившегося произносить слова:

– Россия и Атечество!

– и потрафляющего барину своими патриотическими речами. А мужики то и делают, что только глумятся над барином-старинушкой, произносящим цветистые речи относительно патриархальных преимуществ крепостного строя. И когда вылезает какой-то обличитель, который бросает в глаза старику «всю правду», – мир, хохоча, ославливает его сумасшедшим и утаскивает в сторону. Мир не интересуется ведь «всей правдой». Ему нужна его земля, ему обещанная, а начальство ведь всегда блажит, и на него внимание обращать не следует.

Барин даже сечёт Клима в назидание всем, и Климу приходится провести и эту трудную часть своей роли, что он и исполняет во исполнение мирских директив:

– покорно ложится на конюшне, спустив некоторую часть своего туалета. Эка важность! Зато землицы получишь, мыслит он, как убеждённый реалист.

Здесь некрасовский персонаж таким образом – играет лишь роль зачарованного петуха, издеваясь над своими властителями, которые сами не знают своей слабости. Получается сцена из толстовских «Плодов просвещения»…

Мелодия интернационала играется на всех дудках, а в глубине России – растёт ироническое, смешливое отношение к коммунизму:

– Новые баре тешатся! Пущай их!..

Русская народная жизнь идёт в несколько этажей; в одном «проводится программа», в других в известной и разной степени – никакой вообще программы не проводится. Несколько загипнотизированных петухов никак не составляют общеполитической погоды. Вот вам конкретный пример.

Все знают, с какими трудностями сопряжён для известного люда переезд через границу в СССР и оттуда. Учреждаются паспорта, за них гонят страшные суммы, наш брат, публицист, готов писать, что это «неслыханно», что и во времена Николая Павлыча ничего подобного не бывало; одним словом – зачарованные петухи уткнулись носами в линии железной дороги в западном и восточном направлении.

Но, увы! Если паспортные формальности и нужны кому-нибудь, так только небольшому слою горожан, чиновников, бывших и настоящих, и прочим всем «государственно мыслящим» людям. Они, действительно, кланяются в ноги новому барину:

– Батюшка-барин! ваше пролетарское величество… Сделай милость, отпусти на простор за границу!..

А остальные массы? Они свободны.

Ведь, господа, стало же бытовым явлением, что российская граница в соседние страны стала проходима в любом почти пункте, и оттуда «просачиваются» массы народа, которые и принимаются соседними государствами весьма благородно, и им предоставляется право и возможность жить по-человечески.

На днях пил в одном доме чай монах, ну хоть Пансофий; бодрое, весёлое, энергичное русское лицо в истовой бороде, и этот особый неуловимый, необычайно лукавый мужичий русский взгляд.

Никогда этот взгляд не упрётся в ваш взгляд, как упрётся вспыхнувший дерзостью и отвагой взгляд европейца; нет, он если и упрётся, то только когда будет знать всё ваше бессилие, а так в другое время будет скользить мимо, нарочито пустой, лукавый, весёлый и возбуждающий досаду…

Ох, крамолен русский человек, и никак его не ухватишь – ни за какое «чувство долга». Святым быть может, а немецки-честным – никогда!

И мы все, сидевшие за столом, слушали немудрящего этого монашка, буквально затаив дыхание…

Он только что прибыл из СССР. Бродил там по всей земле, был в Москве, заходил во все монастыри и церкви Зауралья, всё видел, везде сам справился, как дело обстоит с верой, хорошо ли блюдут.

И выходило, что блюдут правильно.

– Что-о? – говорил он. – Виза? Какая виза? Да мне весь переход через границу стоил семь рублёв… Почему? А потому что не знают люди, как надо идти. Сто пятьдесят вёрст нужно пройти. Болотом надо идти, вот как, а там у него разъезду никакого нету. Нету разъезду, я знаю! Ну и сам я мог пройти, без проводника. Идёт болотом тропка, ни вправо, ни влево, а прямо иди, к рубежу и дойдёшь.

И на меня пахнуло XVII веком; помните, как хозяйка говорит Григорию Отрепьеву в «Борисе Годунове»:

– Ни лысого беса не поймают; будто и нет в Литву другого пути, как столбовая дорога!.. Вот отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, а там прямо через болото на Хлопино, а там уж всякий мальчишка доведёт до Луевых Гор. А там и рубеж…

– А как же, отец, вещи с вами были или нет, – осведомился я.

– Вещи? Для чо вещи? Я вещи первым делом в Никольске в багаж сдал, а на Пограничной и получил. Провезли в лучшем виде… Предъявил квитанец и получил… Удо-обно!.. А то за визу платить, Господи помилуй, да что ж это, каки деньги. А главное, как идти, нужно вот что помнить – где у них штаб? Ну, я сначала-то и распознал: эдак штаб, да эдак штаб, а ты посерёдке и иди, всегда будет аккуратно.

И как раньше царские, так теперь и советские пристава ищут ветра в поле… А монашек в рясе, ходко шагая по русской земле, пробирается к рубежу, зорко смотря туда и сюда, где штаб социалистической власти.

О, идеи никогда не улавливались на штыки, и зачарованных петухов – не может быть очень большого количества. Жизнь бьёт ключом в России – настоящая подлинная жизнь…

– А в Свияжске – вот случай какой вышел, – рассказывал наш путешественник, которому все внимали, затая дыхание. – Лежали там мощи Симеона-епископа, в монастыре-то. Когда царь-то Иван митрополита Филиппа заточил, а после приказал умучить, так Симеон-то на стороне Филиппа вышел. Его этот Малюта Скуратов и задуши, а после мощи открыли, положили во Свияжске. Так приехали из Москвы смотреть доктора разные, живцовские священники и вообще «Гупеу»… И вот, милые мои, как стали вскрывать, а небо было ясное, синее совсем было… И как раку открыли – ветер и гром ударили. И пошло по церкви шорканье, шум, словно волна народа какого невидимого пришла и стала. Ну, тут один красноармеец и перекрестился. Да! Вот до чего – перекрестился.

Сказки? – Может быть! Но не только сказки. Кто смотрит на это дело с высоты своего интеллигентского величия – тому это сказка; а кто любит народ, кто с народом, тот отлично знает, что народ теперь, вот так же как и в XVII веке – руководится не газетами, что сплошь врут, – а именно вот такими слухами…