Красный кливер - Страница 1

Красный кливер

Красный кливер

Владислав КРАПИВИН

РАССКАЗ

В час пятнадцать, как по расписанию, появляется Владька. Он ставит у порога измочаленный портфель и старательно трет о резиновый коврик подошвы. На меня старается не смотреть.

— Зашел бы сначала домой, — сдержанно говорю я. — Хотя бы пообедал.

— Потом, — отвечает он. — Ладно? Я немножко посижу…

— Ну, сиди, — обреченно говорю я, прекрасно понимая, что работать до вечера уже не придется.

Впрочем, первые минуты Владька добросовестно соблюдает тишину. Сидит на краешке стула и почти не дышит. Разглядывает книжные корешки в шкафу. А я, тоже добросовестно, склоняюсь над статьей, которую обязательно надо сдать в редакцию к следующему вторнику.

Потом на пол падает жестянка. Я оборачиваюсь. Владькины большущие глаза виновато смотрят на меня из-под берета, который он забыл снять. Затем мы оба переводим взгляд на жестяную баночку — виновницу шума.

— Что это? — спрашиваю я (имеется в виду: «Что это за жизнь? Дадут мне в конце концов спокойно работать или нет?»).

— Мазь. Чтобы горн чистить, — торопливо объясняет он и ногой, дотянувшись, придвигает жестянку к себе.

Владька — горнист. Сигналист сводного юнкоровского пионерского отряда «Стрела». В горнисты он попал не очень-то законно, потому что еще не пионер. Но играет он чисто, весело, и ребята сказали:

— Ладно уж. Все равно его скоро примем.

Скоро… А когда?

Неделю назад ему исполнилось десять лет. Торжественное обещание он выучил давным-давно. И законы пионеров знает. И вообще все что полагается. Не знает лишь, когда будет долгожданная линейка. Говорят, на днях, а точно никто не говорит. Только усмехаются. Что за люди!

Все у Владьки есть: и форма с золотистыми нашивками, и голубая пилотка, и значок горниста на воротнике. Но все это не то, Не так. Потому что отряд пионерский, а он, Владька, пока здесь без всяких прав. И стоит навытяжку, не поднимая руки, когда все салютуют отрядному знамени.

Скоро ли?

Тут и нетерпение и… разные беспокойные мысли.

Жизнь у третьеклассника тяжела и полна опасностей. То забудется почему-то басня, которую учил накануне, и тебе сразу отметочку — сами знаете, какую; то дежурный восьмиклассник хватает тебя за плечо: «Ты что скачешь по коридору? Ходить разучился?» — и зачем-то записывает фамилию. А сегодня Владька случайно (ну, правда же, совершенно нечаянно) зацепил плечом Лиду Васнецову, когда она чертила рамку в тетради по рисованию. Линия получилась кривая, Лида захныкала и нажаловалась. И у Владьки в дневнике, конечно, написали: «Толкается на уроках! Тов. родители, примите меры!»

Родительских мер Владька не так уж и опасается. А вот не повлияет ли запись на его вступление в пионеры?

Этот осторожный вопрос Владька задает мне. Конечно, решать будут ребята, но и от меня кое-что зависит: как-никак я вожатый отряда.

— Поживем — увидим, — рассеянно говорю я.

Но лицо у Владьки делается таким, что трудно не засмеяться, В самом деле, нельзя же обрушивать на человека беду из-за того, что он неосторожно (ну, честное слово, ненарочно!) пошевелил плечом!

Первые минуты Владька добросовестно соблюдает тишину. Сидит на стуле и почти не дышит.

— Сиди и не мешай мне, великий грешник, — говорю я и пытаюсь вникнуть в статью.

Владька, скинув ботинки, перебирается в кресло и занимает в нем прочную позицию. Я приношу ему бутерброд с кабачковой икрой. Пока бутерброд уничтожается, я успеваю написать четыре строчки.

Владька начинает шумно возиться в кресле.

— Ты что пыхтишь?

Он вытягивает из-за пазухи пионерский галстук и разглаживает его на коленях.

— Ты что, так и таскаешь его все время с собой?

— Ага.

— Ну зачем? Смотри, помял весь. Неужели дома негде положить?

— Ну да! Мама начнет прибираться и спрячет куда-нибудь! Тогда вот пилотку спрятала, и я на три минуты на линейку опоздал. А если теперь линейку объявят, а галстука нет?

Он даже чуть бледнеет, представив такой жуткий случай.

— Выглади и положи на место, — говорю я. — Линейка будет послезавтра.

Владька взлетает в кресле.

— А как? А когда? А во сколько? А это точно? А если…

Он сейчас ни за что не успокоится, пока не выпустит в меня полную обойму вопросов. И приходится отвечать, что вce уже решено, что совет дружины в общем-то не имеет ничего против его, Владькиного, вступления в пионеры, что линейка будет в семь часов вечера, со знаменем, барабанами, горнами, и что форма нужна парадная, и что Торжественное обещание Владьки будет записано на магнитофонную пленку, и пленка эта будет храниться в отряде по крайней мере до тех пор, когда Владька вступит в комсомол.

— А если я собьюсь, когда буду Торжественное обещание говорить?

— Ну, если немножко собьешься, не беда. Но лучше не сбиваться.

— А тебя, когда принимали в пионеры, записывали на магнитофон?

— Да нет, Владька. Мы про магнитофоны в то время еще и не слыхали.

— Ну уж… — говорит Владька. Он подозревает, что я просто хочу уклониться от разговора. — Как это не слыхали? Когда это было? Ты, что ли, старик?

— Не совсем старик, а все-таки в три раза тебя постарше. Даже с хвостиком.

— Это разве много? Чепуха! — решительно заявляет он. — Ну расскажи.

— Что?

— Как тебя принимали в пионеры.

Как это было? Я возвращаюсь памятью в детство и опять вижу очень хорошее утро девятого мая сорок седьмого года.

Проснулся я от тревожного толчка: «Не опоздал ли?» Но тут же увидел, что наши ходики вытянули стрелки в одну вертикальную линию: шесть часов. На медных стрелках и маятнике горели колючие солнечные звезды. Солнце хлестало в окна неудержимым потоком, и тонкие шторки не могли остановить его.

Разве уснешь!

Я потянулся за одеждой. На спинке стула висела почти новая синяя рубашка, вернее, темно-голубая. Она вкусно пахла горячим утюгом.

То, что рубашка не белая, меня слегка тревожило. Вчера Елена Ивановна сказала, что на сбор все должны прийти в белых рубашках. А у меня не было. Так уже получилось. Были две клетчатых ковбойки с пуговками на воротнике, одна зеленая футболка с заплатой на плече да вот эта синяя рубашка. Мне ее на день рождения подарила тетя Галя, у которой мы жили на квартире.

Помню, накануне я пытался объяснить Елене Ивановне, что нет у меня парадного обмундирования. Но она торопилась и сказала:

— Ну, постарайся как-нибудь…

Ничего себе, «постарайся»! Это сейчас все просто: пошел и купил пионерскую форму. А в то время жилось потруднее: не каждый день отыщешь в магазинах что нужно, да и с деньгами туго.

В общем, грызло меня беспокойство.

Но утро было такое хорошее, что долго терзаться всякими страхами я не мог. Натянул я штаны и синюю рубашку, подхватил за ремешки новые скрипучие сандалии и на цыпочках выбрался на крыльцо. На крыльце сидел Полкан. К носу его прилипли скорлупки клейких тополиных почек, и он пытался стряхнуть их лапой.

— Опять совал нос куда не надо? — спросил я.

Полкан замахал мохнатым хвостом так, что по ногам у меня прошелся ветер.

У сарая тетя Галя кормила кур. Она оглянулась на меня, заулыбалась, заговорила нараспев:

— Не спится, небось, в праздник-то? В школу-то на уроки, небось, и проспать не боялся, а нонче-то с петухами встал… Вот Колюшка мой, когда в пионеры его принимали, помню, тоже ранешенько поднялся.

Тети-Галиного Колюшку я никогда не видел, но слышал про него много. Он был военфельдшер и погиб в сорок третьем году.