Красные сапоги - Страница 6

Однако так уж повелось от самого Творения, что человеку лишь потом, когда уже все равно ничего не изменишь, становится понятен истинный замысел Всевышнего. И я повеселел! Ибо, подумал я, еще вполне возможно, что - в свою очередь - и Тонкорукий тоже слишком рано возрадовался своей победе! И уж совсем напрасно задумала Теодора изображать из себя верную жену вместо того, чтобы...

И я спросил о Теодоре. Вместо ответа верный человек с превеликой осторожностью извлек из пояса многократно сложенный и хитроумно завязанный пурпурный шелковый платок и подал его мне. Я развязал знакомые узлы, развернул... И на моей ладони оказался перстень, сработанный из душистого бронзового дерева и увенчанный кроваво-черным и весьма искусно ограненным камнем. Я повернул камень к свету... и, словно в уменьшительном зеркале, увидел в нем Теодору! Я еще повернул - Теодора исчезла. Еще - и вновь она смотрела на меня. Я улыбнулся.

- Что, на нем что-то написано? - поинтересовался верный человек.

- Нет, ничего, - ответил я. - Да, кстати: а письмо? Записка? Просто слово?

Но верный человек каждый раз отрицательно качал головой. Тогда я надел перстень на безымянный палец правой руки - и перстень оказался точно впору - и принялся расспрашивать о членах Благородного Синклита, а верный человек подробно и охотно отвечал. Потом мы еще долго говорили о доместиках фем - кому из них и в какой степени возможно будет доверять, если придется начинать большое и серьезное дело. А потом я спросил, как поживает тот, с кем мне так и не посчастливилось встретиться.

- Старый Колдун вернулся к Безголовому, - кратко ответил верный человек.

А больше он ничего о нем не знал. Тогда я попросил, чтоб верный человек как можно быстрей исправил это упущение, ибо, как подсказывает мне мой опыт, именно со стороны Старого Колдуна и следует всем нам - и правым, и неправым - ожидать наибольшей опасности для Державы. Верный человек со мной полностью в этом согласился, а от себя еще прибавил, что точно такого же мнения придерживается и простратиг Полиевкт, однако автократор не желает его слушать.

Я засмеялся и сказал:

- А чего еще можно ожидать от подлого отродья грязного возничего? Откуда у него возьмется ум?! А вот что касается благородного Полиевкта, то передай ему при случае, что наши с ним общие предки некогда покрыли себя неувядаемой славой на Карилаунских полях, и я весьма этим горжусь!

После этого мы еще некоторое время поговорили о делах второстепенной важности, и верный человек тайно покинул наш дом, оставив меня в наилучшем расположении духа. Назавтра, сразу после завтрака, как только мой добрейший секретарь разложил на столе свои письменные принадлежности и развернул чистый пергамент, я тотчас же сказал:

- Записывай! Название: "О тактике ведения поиска в условиях, крайне неблагоприятных для передвижения кавалерийских масс".

И Иокан, ничуть не удивившись столь чудесному повороту моего настроения, взялся старательно записывать.

Продиктовав положенное время, я отпустил добрейшего Иокана, но тотчас вызвал Кракса, спустился с ним в оружейную - и мы сражались так, что от искр, высекаемых нашими мечами, в дотоле непроглядной тьме стало светло как днем. Потом, обедая, я пил столько вина, что виночерпий и не думал скрывать своего радостного удивления и все подбадривал меня, подбадривал! А когда, после весьма непродолжительного послеобеденного отдыха, я вышел к морю и поплыл, то удалился так далеко от берега, что воины со сторожевого дромона всполошились настолько, что похватали дротики и стали в меня целиться. Но я не собирался покидать свой остров. Зачем? Цемиссий еще сам ко мне придет. Нет, даже приползет на брюхе, когда Старый Колдун опять заявится сюда!

И я вернулся в дом. Все было хорошо. Я снова чувствовал себя архистратигом, замыслившим великое сражение. Я диктовал трактат, много читал, обдумывал, советовался с верным человеком, который навещал меня довольно часто и убеждал, что все идет прекрасно, и называл все большее число доместиков и членов Благородного Синклита, готовых в нужный срок перейти на мою сторону. И то же самое мне говорилось и о легионах: Первый, Второй, Шестой, Седьмой, даже Девятый, с которым я в последний раз весьма недружелюбно обошелся...

Да! Однако перстень, переданный мне от Теодоры, оказался куда как опасней вина, поднесенного мне Тонкоруким. Выпив того вина, я уже на следующий день почувствовал себя совершенно свободным от давешнего мерзкого наваждения. Но перстень... Что наложницы! Я повелел, чтоб их всех увезли и заменили новыми. Потом еще раз я менял наложниц. И еще... И вот что я скажу тому, кто задумает поступить так же, как поступил тогда я: не вините наложниц, вините себя, свой извращенный ум, доказывающий вам, будто есть на свете та единственная женщина, перед которою все прочие - ничто. Это ложь! Все они, я скажу...

Но говорить легко! А как поверить в это? Я не смог. Мало того: я чувствовал, как чары Теодоры все более и более опутывают меня, мою волю. Я диктовал трактат - но думал лишь о ней. Сражался на мечах - думал о ней. Я призывал наложницу - и снова думал лишь о ней, о Теодоре! Так прошло много времени. Я потерял и сон, и аппетит, я перестал диктовать Иокану, я перестал читать...

И тогда я однажды утром, сразу же после ужаснейшей бессонной ночи, вышел на террасу, с гневными проклятиями сорвал с руки злосчастный перстень и зашвырнул его подальше в море! Я думал, что теперь я быстро успокоюсь, что это наваждение бесследно исчезнет, как бесследно исчез и тот хмель, которым одурманил меня Тонкорукий. Но тщетно! Как только верный человек в очередной раз посетил меня, я первым делом заявил ему:

- Мне нужно срочно побывать в столице!

- О! - сказал он. - Это весьма небезопасно!

А я сказал:

- Это меня не беспокоит.

- Но дело! - сказал он. - Ведь если ты...

- Молчи!

Он замолчал. И мы договорились, что в следующий раз, через два дня, он все устроит самым лучшим образом. А после он спросил:

- Кого ты хочешь повидать?

- Ну, это мое дело! - резко ответил я.

Он помрачнел, сказал:

- Которое разрушит все, что только можно.

Я засмеялся, не ответил. Он сразу же ушел, даже забыв проститься.