Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2 - Страница 48

И передал председательство Нюме Когану, а сам сел в зале, в первом ряду. Сошлось уполномоченных человек полтораста.

А тут явился от Исполкома и Юдин – мешать.

Коган бойко начал: цели, членство, средства. И, предвидя аргументы меньшевиков:

– Пусть не увлекаются те, кто думают, что завоеваниям революции ничего не грозит! Сторонники самодержавного строя куют свои предательские мечи! Никакого конфликта с революционной армией у нас не будет, мы с ней нога в ногу. А в случае, если её выведут из Петрограда, – пролетариат останется беззащитным? А в городскую милицию тоже проникли контрреволюционные элементы. А в послевоенный период пролетариату придётся бороться против буржуазии за социалистический строй.

И конечно придётся.

– И рабочие массы охвачены стремлением иметь свои вооружённые силы!

И предложил – сейчас же голосовать устав.

Но Юдин потребовал слова. Идея красной гвардии – в высшей степени вредная. Опасность контрреволюции отсутствует, от кого же защищать рабочий класс? Революционная армия – на страже свобод и не допустит, чтобы кто-нибудь перенял у неё эту задачу. Нужны не ружья, а профсоюзы и просвещение.

Наши ребята уже привычные: такой подняли шум, не давали Юдину говорить. Он напрягался:

– Как истинный друг рабочего класса я откровенно вам скажу, что наш рабочий пребывает в невежестве. Винтовку только тогда можно держать крепко, когда крепко в голове.

А это – ты нас кровно обидел! И в голове у нас не так?? Значит, крестьяне-солдаты могут винтовку держать, дозволено, а рабочим – не дозволено?.. Ну, тут и поднялось! Совсем не дали ему говорить. Десять минут зал только кричал. Шляпников молчал: по сути, так и надо, знайте наших. Пробился Коган: поставим на голосование, разрешить ли представителю Исполкома продолжать речь?

Оборвали шум, проголосовали: 74 – за продолжать, 79 – лишить слова!

Юдин стал уходить, за ним – часть из зала. Тогда вернули – ладно, пусть кончает.

Он – кончил, всё то же, а ему кричали:

– Всё равно дружины на заводах уже есть!

– Оружия и патронов не вернём!

– Вы сами нам их раздавали!

Верно, сами. Забыли. Отреклись.

– А ну, попробуйте, разоружите нас!

И опять Юдин свою папку под мышку – и пошёл вон.

И за ним – с кой-каких заводов, Невского судостроительного, Механического, но – немного.

Ушёл, а тут догадались, стали кричать:

– Они там сейчас против нас резолюцию вынесут, завтра в «Известиях» напечатают!

– А чтоб не было ихней резолюции!

– Чтоб не вышел завтрашний номер «Известий»!

– А вынесем резолюцию мы: чтоб они отменили свою резолюцию!..

А ведь каждый кричал от своей сотни, если не от тысячи.

Нет, исполкомские соглашатели, вам уже нашей гвардии не распустить.

Обошлось, как будто всё правильно, Шляпникову и легче, что без него. Всё уже – в колее. И катится.

Без него.

И пусть, лишь бы дело шло.

Но всё же стали избирать делегацию для переговоров с Исполнительным Комитетом, так и быть.

После апрельского кризиса – нет, так и не вернулись дела в нормальный ход. И правительство – задыхалось.

А всё – от жестокосердия Исполнительного Комитета: они не снимали своего неумолимого контроля – и вместе с тем безжалостно отклоняли зов войти в правительство самим.

И всё – как повисло в воздухе. И хотя, кажется, простиралась необъятная нива больших дел – сами заседания Временного правительства, всё поздненочные, на этой неделе, после публикации вопиюще грозного Обращения к стране – надо признаться, сузились до вопросов некрупного масштаба.

Позавчера, 26-го, отменили ссылку на поселение как вид наказания. Разрешили Керенскому учредить ещё одну должность товарища министра юстиции. Шингарёву – пригласить из Америки специалистов по большим холодильникам. Терещенке – выпустить в обращение кредитные билеты 1000-рублёвого достоинства (так – гораздо быстрей можно печатать, а тут и цены растут).

Вчера, тоже к полуночи, постановили образовать временную канцелярию Особой комиссии по ликвидации Главного Управления по делам печати. И упразднили ещё не отменённую предварительную драматическую цензуру, установили новый порядок регистрации театральных афиш. И отказать великорусскому оркестру Андреева в ежегодной субсидии.

Выздоровевший Гучков приезжал на эти ночные заседания, но почти демонстративно безучастен, – и после заседания не оставался на частные собеседования министров, в которых и билась жила жизни.

Не оставался на них и Милюков, всё более надменный и замкнутый.

Крайне огорчало князя Львова настроение и некоторых других министров. Например, Мануйлов как-то не проявлял импульса преодоления препятствий. Да если вспомнить, он и против Кассо не боролся за либеральность Московского университета – а сразу ушёл в отставку. Упрекали, что он и сейчас, при чистке министерства просвещения, проявляет безцельную осторожность.

А Коновалов стал жаловаться и сокрушаться от чрезмерных рабочих требований, якобы катастрофической разрухи в промышленности, подавал уже прямо панические ноты. Его спокойное сдобное лицо при этом кисло морщилось, он снимал золотое пенсне, понурял голову и ко всему остальному был как бы безвнятен. Узнать нельзя было того энергичного мануфактур-советника, который, вот, всего лишь прошлой осенью, собирал на своей московской квартире конспиративные совещания: как создать эксцессы, которые запугали бы царское правительство и вынудили бы его к уступкам.

Да и сам князь Львов, от 56-летнего ли своего возраста, от непривычки всё-таки к правительственной работе или от усталости в эти необыкновенные революционные недели, – стал всё больше полагаться на тройку своих неутомимых министров – Керенского, Некрасова и Терещенко. Молодость!

Так же и днём, когда в Мариинский дворец всё ещё дотягивались военные делегации, вот теперь даже от Кавказского фронта, – у самого князя оставались силы только благодарить их за нравственную поддержку, при грандиозно необъятных задачах правительства. А выручали молодые друзья. Смугловато-глянцевый подтянутый Некрасов выходил к делегациям полувоенной походкой и объяснял, как революция застала Россию в момент, когда она была уже на краю пропасти, – и теперь правительство медленно вытягивает её оттуда. И ещё более военным шагом выходил Керенский и объяснял, что ныне – русская армия свободнее американской и десятки поколений будут завидовать нам, участникам этих событий.

Глушели заседания правительства, но помимо них всё живей собирались в кабинет князя трое его молодых друзей, опора и надежда. Они были и наиболее осведомлены о настроениях в Исполнительном Комитете, у каждого имелись там свои личные связи.

Так и сегодня. Заседание правительства, назначенное ближе к полуночи, обещало мало событий. Надо было учреждать санитарно-статистический совет при Главном Военно-санитарном управлении. Утверждать временное устройство местного суда. Учредить новый тип четырёхклассных гимназий. И дать допуск лицам женского пола, получившим художественное образование не ниже среднего, преподавать в мужских гимназиях и прогимназиях.

Но задолго до того – собрались в кабинете Львова в узком составе четверых и с трепетом ждали решения Исполнительного Комитета о судьбе коалиции – значит, и всей судьбе правительства.

Ведь если только – если только! – социалистические вожди Исполкома да согласятся войти в правительство – так сама же система Советов затем начнёт отмирать как ненужная! Это же замечательно!

Вперебив притекали и всякие другие новости, больше дурные. В Коломенском районе самой столицы минувшей ночью вооружённые анархисты, человек 30, вломились в дом герцога Лейхтенбергского, некоторые и с ручными гранатами, да даже не вломились, а предъявили постановление исполнительного комитета анархистов-коммунистов о необходимости занять особняк под анархистский клуб и читать тут лекции. А сам герцог – в Финляндии, а милицейский комиссар не осмелился не допустить, – и вторженцы тут же повесили на передней двери плакат «Клуб анархистов», расклеили свои воззвания по внешним стенам, поставили свой внешний караул – и вот уже целый день неизвестно, что они делают внутри. А милиция поставила и свои внешние патрули.