Красная земля Испании - Страница 4

По стертым лесенкам спустились в подвальчик. Сводчатые стены, шумный говор, официанты в андалузских костюмах, - воображение, подготовленное новеллами Мериме, переносит тебя в прошлый век. Стены сплошь расписаны шутливыми изречениями. Иногда это изречение затейливо выписано на голубом изразце, вмонтированном в кладку, иногда это застекленные картинки.

Первая, при входе, надпись гласит: "Хорошая жизнь дорога. Бывает, конечно, и дешевле, но это уже не жизнь".

А когда выходишь из подвальчика, в глаза бросается чеканка: "Лучшее в этом доме - его клиенты".

- Кабачки вокруг Пласа Майор, - пояснил Педро, - это филиалы музея Прадо, только здесь веселее и можно пить тинто. Построены они в четырнадцатом или шестнадцатом веке, здесь сиживали Лопе де Вега и Сервантес, здесь всё история, здесь менялись только столы и стулья.

Если спуститься по Калье-де-ля-Эскалье-Рилла-де-Пьедра на улицу Каменной лестницы, вы попадете в кабачок контрабандистов, который называется "Пещера Луиса Канделаса". На стенах надписи: "Пой и танцуй, сколько хочешь, но здесь, а не на улице"; "Будешь пить - будешь жить"; "Пей каждый день старое вино помолодеешь"; "За хозяином здесь лишь одно право - поить, кого он пожелает". Или: "Если уж тратиться, то в таверне, а не в аптеке".

А рядом "Каса Андалусиа" - "Дом Андалузии".

- Больше всех я люблю эту таверну, - сказал Педро. - Мы, андалузцы, ярые националисты.

- Не пугай Хулиана, - пошутил Хуан Мануэль, - в Союзе национализм - высший грех.

- Так ведь я восславляю Андалузию, а не дьявола какого. Разве есть в мире что-либо прекраснее Андалузии? Хотя тебе, баску, этого не понять. Вы ловите рыбу, воюете, пасете овец, а мы шутим.

И он прочитал надписи на изразцах: "Зубы важнее родственников", "Вино сила, вода - ревматизм", "Кто много пьет, тот поздно платит", "В этом доме не говорят плохо об отсутствующих", "Вино пьется в двух случаях: когда едят баккалао и когда его не едят".

- Баккалао - это одно из самых распространенных рыбных блюд в Испании, объяснил Педро Буэна.

Или: "То, что ты должен отдать племянникам, лучше съешь с хлебом и запей вином".

Смешные указания на дверях туалета. На одной двери большая надпись: "Здесь - да!" Это ясно, что сюда можно входить мужчинам, ибо, как правило, посетители "Дома Андалузии" - мужчины, любители андалузской песни. На другой двери табличка: "Здесь - пет!" Ясно, что это для дам, редких гостей в подобного рода кабачках.

Закончили мы ночь в итальянской траттории на улице Альфонса Шестого. А здесь прожекторов не было, и фонари были газовые, и улицы пустынные, шаги шлеп-шлеп; и дома средневековые. Тишина, редкие прохожие - XIX век. В траттории было пусто, только в углу за столиком при свечах сидела замечательная итальянская актриса Лючия Бозе с двумя своими приятелями.

Музыканты узнали Педро Буэна. Сразу же заиграли андалузскую песню. Буэна покачал головой.

- Что-нибудь другое, ребята, - попросил он.

Гитарист, высокий, с длинными баками, с громадными руками - его тоже зовут Педро, - обернулся к товарищам, чуть кивнул головой, те положили инструменты на колени, и Педро заиграл на гитаре протяжную, странную, тревожную и грустную песню.

- По-моему, это переложение с лютни времен Филиппа Второго, - шепнул мне Буэна.

Педро услышал его - музыкант точно читает артикуляцию.

- Си, - сказал он. - Молодец, художник!

В тратторию вошел пожилой пьяноватый сеньор с молоденькой девочкой. Хуан Мануэль потом объяснил:

- У нас раздельное обучение, и до сих пор в школах учителя уверяют своих подопечных, что детей мама привозит из Парижа. Сексология запрещена к изучению цензурой. Даже ботанику у нас изучают с купюрами. Отсюда трагедии - запретный плод сладок, а незнание всегда рождает преступление или глупость. Поэтому, видимо, тираны так боятся науки.

Хуан Мануэль поднялся из-за стола.

- Завтра переезжай ко мне, - сказал он. - С самого утра. А сейчас, извини, мне еще надо увидаться кое с кем.

Рано утром встретился со старым испанским другом. Мы были знакомы по Москве.

- Пожалуйста, будь осторожен. Нам стало известно, что в Бургосе еще до открытия процесса над басками уже подготовлен смертный приговор пяти товарищам. Хорошо, что ты вчера ходил по музейным тавернам. Хорошо, что ты не был в театре. Наша подруга, актриса Хулиетта Пенья, бросила в зал листовки и закричала: "Господа, как вы можете спокойно смотреть пьесу, когда пять человек приговорены к смерти!" Театр был оцеплен полицией, вместе с испанцами арестовали по ошибке немецких, итальянских и французских актеров, которые приехали на Первый международный фестиваль театров. Они сказали журналистам, когда их освободили из полиции, что, если Хулиетту Пенья не выпустят, они откажутся выступать в Испании. Полиция сейчас неистовствует. Повсюду полно агентов. За тобой здесь, естественно, смотрят во все глаза.

(...Сегодня я сделал в дневнике лишь одну запись: "Достоевский, Лермонтов, Гоголь, Толстой и Пушкин были запрещены в Испании с 1938 по 1958 год".)

Он ударил кулаком по мраморному, в серо-голубых разводах, столику и, застонав, опустил голову; глаза зажмурены, резко обозначены желваки, морщинами сведен лоб.

Многие сидевшие в столичном фешенебельном "Моррисоне" обернулись: моего спутника знают в Испании, потому что он один из виднейших современных писателей. (Я не могу назвать его имени: введенное чрезвычайное положение предполагает арест за оппозиционные выступления; я буду называть моего друга "Антонио".)

- Не могу, - прошептал он, - не могу больше. Не могу. Не могу! - крикнул он и посмотрел на благополучных, красиво одетых людей, собравшихся в этом кафе. - Слышите, вы?! Не могу больше!

Люди улыбнулись: "Наш талант шутит, они все такие озорники, эти писатели". Люди улыбались; завтра они станут рассказывать об этом случае знакомым наряду с тем, какое вино они пили, и сколько стоила порция "кальос а-ля мадриленья", и как была одета Пепита, жена торговца одеялами из "Ереро и Наварра"; они были благодарны случаю видеть живого, известного молодого Антонио, а он заплакал. Он старался сдерживаться: он испанец, а это значит - гордость и мужество, но слезы катились по его щекам, и он не вытирал их.

...Рассвет был серым и осторожным, как филер. Антонио гнал машину по чисто вымытым, пустым мадридским улицам, и пальцы его побелели оттого, что он яростно сжимал руль, словно стараясь сломать его.

- Ложь, - говорил он, - кругом ложь. Мы погрязли во лжи. Мы лжем миру, лжем друг другу, лжем самим себе. Демократия в Испании, новый курс! Не лгал мой отец, он был коммунистом, и за это его расстреляли. Не лгут наши ребята, которые выходят под пули. А мы... Говорим полунамеками, рисуем полутонами. Демократия в Испании...

Я слушал Антонио и вспоминал музей Прадо. Веласкес и Гойя тоже не могли унизить тупость владык впрямую, но они тем не менее по-своему делали это, ибо за ними была сила большая, чем армия и святая инквизиция, - за ними был талант. Вот король. Как же важен этот старый, низенький, пузатенький, холодноглазый король. Сходство соблюдено великолепно, скрупулезно и вроде бы уважительно. Только король посажен на мощную кобылу с идиотической мордой. И это убивает короля - смехом. А вот кардинал. Его глаза смотрят на вас из белого кружевного воротника, написанного так, что кажется, будто голова отсечена от туловища, а кружева вовсе не кружева, а тонкая сталь ошейника. Это страшно, ибо художник вывернул себя, доверил холсту свою мечту: "Смерть тиранам!" - а такие откровения караются монаршим гневом, который редко оборачивается ссылкой - смертью чаще.

Я понимал Антонио: испанское искусство сейчас не хочет ограничиваться аллегориями, даже самыми смелыми, - борьба испанцев за свободу смелей любой аллегории. Все чаще и чаще в театре, живописи, литературе "кошку называют кошкой". Да, цензура свирепствует, да, запрету подвергается все мало-мальски оппозиционное режиму, но оппозиция сейчас так сильна в Испании, что начни запрещать - придется запрещать все подряд, нечего будет смотреть и читать, а на одних вестернах далеко не уедешь. Официальная пропаганда трубит о росте благосостояния, о развитии экономики, о "новом курсе" режима, который был провозглашен в пятидесятых годах, о "национальной гармонии" и о решении всех основных проблем в стране. Но события последних дней - чрезвычайное положение, солдаты на улицах городов, массовые выступления трудящихся против репрессий свидетельствуют о том, что страна далека от того "гармоничного общества", как ее рисуют на глянцевых буклетах для заезжих иностранцев.