Красная земля Испании - Страница 19

- Хулиан, я сейчас открою тебе то, во что я уверовал. Надо мною могут издеваться, шутить, высмеивать, - вздохнул он, - но это мною выстрадано, это прозрение. Хулиан, гениальность - всего лишь неправильный обмен веществ. Отсюда избыточность желаний, неустроенность, метания, ярость, приходящая на смену нежности, подозрительность, доверчивость, алчность и альгруизм. Человеческие проявления, сопутствующие гениальности, не могут быть поняты людьми с нормальным обменом веществ. Гений - состоявшийся или несостоявшийся обязан быть несчастным.

- Намекаешь на себя?

Он грустно покачал головой:

- Если бы! Я ходил к эндокринологам. Я возмутительно, чудовищно здоров.

Он усмехнулся, лег подбородком на ладони и замурлыкал какую-то грустную песню. Замолчал, глянул на меня.

- Застрелиться, что ли?

Я сказал:

- Рано.

- Нет, не рано. По-моему, самый раз. Или начать принимать какие-нибудь лекарства, чтобы вконец расшатать обмен веществ. Последняя надежда на фармакологию. Или - скорее бы драка. Пожить в огне баррикад. А так сдохнешь в безвременье - равнодушие кругом, зависть, стяжательство. Скучно, господа. Так, кажется, у Чехова? По-испански это, впрочем, звучит патетически: "Скучно, уважаемые сеньоры..."

(Антонио рассказал, что зимой в Карабанчели целые семьи уходят из дому начиная с шести часов - в кинотеатры. Смотрят любые картины - две или три подряд, - неважно какие. Люди подсчитали, что билеты в кинематограф дешевле, чем отопление квартиры. Приходят в холодную квартиру поздно ночью и сразу же ныряют под одеяло, согреваясь дыханием.)

Шел с Педро Буэна по Гран-Виа. Он внезапно остановился, замер словно вкопанный, увидав красивую женщину - высокую, рыжеволосую, сухую, странную. Педро долго смотрел на ее прекрасное лицо, потом вздохнул.

- Все же худая женщина хороша только на улице. - Он помолчал немного и грустно добавил: - Мир портится только потому, что портятся женщины. Где стыдливость, трепетность, чистота, самоотверженность? Рацио, во всем и во всех одно лишь рацио...

(Вспомнил отчего-то, как сидел в маленьком портовом кабачке в Кадисе, ждал испанского товарища. Напротив за столом устроилась парочка: он - испанец, она - американочка. Они неторопливо потягивали тинто и говорили о том, как они сегодня вечером будут смотреть выступление фламенго. Девушка вытащила из сумочки таблетку, достав ее из целлулоидного пакетика. Она приняла таблетку, запивая ее вином. Парень повертел целлулоидный пакетик, прочитал название, непонимающе посмотрел на девушку. Она засмеялась:

- Дурачок, это противозачаточное.

Парень покраснел, - видимо, они только сегодня познакомились, - и как-то затравленно огляделся вокруг: он еще не потерял стыдливость...)

Испанцы никогда не целуют руку женщине, они только делают вид, что целуют, - чмокают губами воздух. В этом - занятный сплав Европы и Аравии. Как европеец он склоняется к руке женщины, переламываясь при этом чувственно и эффектно, но как истинный кочевник лишь чмокает воздух, не прикасаясь к коже, ибо женщина она и есть женщина.

Профессор экономики, из молодых, сонно говорит мне:

- Э, перестаньте, народ не готов к демократии. Мы за контролируемую и направляемую демократию. Иначе в стране начнется анархия.

Это - через час после горького разговора: два товарища, один из которых коммунист, отсидевший в тюрьме Бургоса десять лет, тяжело затягиваясь, цедил через силу:

- Я вышел оттуда, из страшного тюремного пенала, и - будь все проклято не узнал страну. Все лишь смотрят футбол и корриду, никому нет дела до идеалов.

Второй товарищ возразил:

- Ты сидел не зря, Эухенио. Если сейчас рабочий в городах живет чуть получше, и смотрит телевизор, и не голодает, то это потому лишь, что ты принес ему себя в жертву. Когда в обществе есть люди, которые могут взять в руки винтовку, как ты, тогда власть предержащие начинают искать пути для хотя бы минимального повышения экономического уровня жизни рабочего и крестьянина. А повысить экономический уровень можно, лишь развивая производство, стимулируя рост промышленности. Никто и никогда не отменит Маркса. Чем активнее будет развиваться промышленность, тем больше появится ее "детей" - рабочих. А рабочий - это революция, Эухенио, это революция...

(О "Гвардиа севиль" - франкистских полицейских - здесь говорят: "Беглецы от плуга".)

...Бык был рыжим. Он выскочил на арену Пласа де торос "Виста Аллегре" стремительно и яростно. Он дважды разогнал бандерильерос и ударил левым рогом в деревянный загон, за которым прятались помощники тореро. Загон зашатался, посыпались желтые щепки, и люди начали кричать:

- Оле! Оле! Оле!

Домингин закурил новую сигарету и сказал:

- Это хороший бык. И рога у него не подпилены. С таким быком очень интересно работать. Это не двухлеток, и пасли его в предгорьях, и у него не меньше "четырех трав". Это мы так говорим о возрасте хорошего быка, с сильными мышцами. Видишь, в нем совсем нет воды. Он действительно очень сильный. Это хороший бык. Очень хороший. Он наверняка из Андалузии. Там быкам приходится ежедневно делать по десять километров - к воде, по камням, поэтому у них такие сильные мышцы. В Саламанке быков кормят каштанами, и вода рядом, и ее много, поэтому бык большой, но совсем не сильный, и в нем угадывается вода, хотя он выглядит на арене красиво и устрашающе. Тореро, который должен был работать с этим рыжим быком, был маленького роста, с фигурой солиста балета. Его звали Хуан Мануэль. Он взял капотэ и вышел на арену. Рыжий бык бросился на Хуана Мануэля, низко склонив голову. Я понял, как быстро и мощно он бежал: на фоне желтого песка арены, под желто-синим знойным небом, мимо бело-красных трибун на красно-фиолетовое капотэ, которое взметнулось перед его острыми рогами, послушное руке Хуана Мануэля.

- Он переосторожничал, - сказал Домингин, - надо было подпустить быка еще ближе. Надо было идти на него, а не ждать. Встречное движение двух сил - это главное в искусстве корриды.

Бык пронесся под капотэ, развернулся и замер напротив Хуана Мануэля.

- Торо, торо! Торо! - негромко позвал быка Хуан и чуть пошевелил капотэ. Торо! - повторил он, и сделал шаг вперед, и перевел капотэ с правого бока на грудь.

Я чувствовал, что сейчас рыжий бык бросится на маленького Хуана Мануэля, и, вероятно, это почувствовали все на Пласа де торос, потому что стало очень тихо, и я зажмурился, и снова - который раз уже - ощущение нереальности охватило меня, и показалось, что открой я сейчас глаза - и окажусь дома, а совсем не в Мадриде, возле Карабанчели, и прошедшие дни будут как сказка, которая придумалась и которой вовсе не было, и не было Маноло и Педро, и не было громадной синей луны на Пласа Майор и спуска в "Месон-дель-Коррехидор", и не было синих изразцовых плиток, вмазанных в стены "Каса Сеговия", и не было смеха Хосе Антонио, который взял у парня гитару и запел песню патриотов-басков, и все (кругом стали ему подпевать; и не было гудящего, ночного "Хихона", куда на руках перенесли актрису, которая прервала спектакль: "Как вы можете смотреть эту комедию, когда в тюрьмах умирают люди!"

...Я открыл глаза, когда бык уже прошел мимо Хуана Мануэля и люди на трибунах закричали: "Оле! Оле!"

- Он хорошо его пропустил, - сказал Домингин. - Он это сделал в манере Ордоньеса, только чуть рисковее. Это от молодости, это пройдет. Риск необходим, но он должен быть оправдан.

Рыжий бык снова бросился на тореро, и Хуан Мануэль красиво пропустил его под правой рукой, а потом под левой, и рог быка проходил в нескольких сантиметрах от его костюма, расшитого серебром и золотом.

...Я очень боялся идти на корриду к Домингинам, к тем самым, о которых писал Старик. Я боялся идти на корриду, потому что многие говорили мне, вернувшись из Мексики, куда приезжали на гастроли испанские тореро, или из Франции, где выступал Кордовес, что корриду придумал и разукрасил Хемингуэй, а на самом деле это бойня, а в бойне победитель всегда известен заранее, и что будет много крови, будет ярость и счастье толпы, которой всегда движет слепое желание жестоких зрелищ.