Красная - красная нить (СИ) - Страница 199

- Я помню, – кивнул я. – Майки звонил мне. Я рад, что с тобой ничего не произошло.

- Со мной много чего произошло после, Фрэнк, – ровно сказал Джерард. – Очень много. Ты, блять, представить не можешь, насколько. И Майки вызвонил тебя, потому что я его попросил. Я знал, что ты в Нью-Йорке, и, блять, чуть не сдох, когда это всё началось.

Я судорожно втянул носом прохладный воздух, а потом затянулся новой прикуренной сигаретой – сразу и почти на треть. Что?

- Мне было так тяжело, Фрэнки, так тяжело, – сказал он и уронил голову на вытянутые вперёд руки. Кепка слетела с его волос и мягко приземлилась на бетон. Он даже не заметил.

- Тяжело, – вдруг прошептал я. – Это тебе было тяжело? А обо мне ты подумал? – зашипел я и снова заткнул себя сигаретой. Дым пошёл не в то горло, я закашлялся. Джерард не поднимал лица с рук.

- Всегда. Я всегда думал о тебе. Я заебался вспоминать тебя, нас, Фрэнки, – пробубнил Джерард в рукав рубашки. – Я постоянно прокручивал ситуации, которыми не был доволен, я не понимал, где просчитался. Я много раз хотел вернуться, приползти, я с ума сходил. Я думал, что гей, я пробовал с парнями, но это всё не то, это всё ёбаное не то, и дальше обоюдного отсоса в туалете ничего не пошло. Потом я встретил девушку – и мне было нормально с ней, я не хотел трахать парней, я хотел только тебя. Мне снилось твоё лицо, твои руки на моей коже, твои губы, как ты выдыхаешь воздух и стонешь, когда трахаешь меня, вдавливаешь телом в матрас, мне кажется, что я запутался, зациклился, завис в той ситуации, и понял свою ошибку. Если бы не я, Фрэнки. Если бы не я, если бы ты. Ты должен был трахнуть меня. И у нас бы всё получилось. Я до сих пор хочу понять – как это. Как это могло быть с тобой. До зуда в заднице, до судороги в яйцах хочу, – шептал Джерард в свои вытянутые руки, а сигарета тлела между дрожащими пальцами. Мне внезапно захотелось схватить его за тёмные патлы, за затылок, дёрнуть, отвести ему голову и с силой въебать в трубу. Какое право он имел сейчас вываливать всё это на меня? Я сжал руки в кулаки. Они тряслись. Джерард снова зашептал: – Но ты уехал. Ты бросил меня, Фрэнки, даже не дав ничего объяснить…

- Объяснить? – прорвало меня. Я вцепился в перила и рассмеялся – темноте, Джерарду, океану, ёбаному безразличному звёздному небу. – И что ты собирался мне объяснять, мудак? Что ты снова забыл поставить меня в известность о своих планах? Что это очередное не моё дело? Что я снова должен смиренно сидеть на задних лапках и ждать, когда Джерард Артур Уэй снизойдёт до меня своим вниманием? Какого хуя ты хотел объяснить мне, Джерард? Ты съебал, ты оставил меня, и только не говори мне сейчас, что сожалеешь, я не поверю ни одному слову. Если бы сожалел – ты бы сделал хоть что-нибудь. Ты бы сделал, ёбаный ты мудак, – всхлипнул я и зло вытер рукавом глаза, царапая кожу грубой джинсой. Хуй ему, а не мои слёзы. А потом затянулся последний раз, развернулся и ушёл в машину. Холодно. Так холодно. Просто до костей продирало.

- Я сделал, – спокойно сказал Джерард, когда снова сел на водительское сидение рядом со мной. Заводить он не торопился, но тут хотя бы не было ветра. Было теплее. – Я сделал, Фрэнк. Я написал письмо. Но ты не ответил на него.

- Не знаю, о чём ты, – буркнул я в ответ. Мне так надоело всё это. Происходящее выматывало сильнее, чем последний год жизни. Я хотел тишины. Я хотел спать.

- Я написал тебе письмо, Фрэнки. Несколько листов, исписанных практически кровью…

- Боже, только не надо патетики, Джи, – хмыкнул я и посмотрел на него. Улыбка стекла с моих губ горячим воском. Его лицо – серьёзное, серое в темноте – висело неподвижной траурной маской.

- Ты не знаешь, чего мне стоило написать его. Я лично пришёл к твоему дому и сунул его в отверстие для писем, – тихо сказал Джерард. – Не говори мне, что мне это приснилось.

- Когда это было?

- В конце июля.

- Но… я не получал никаких писем.

Джерард вздохнул.

- Это другой вопрос, Фрэнки. Значит, кто-то получил его за тебя. И знаешь… Это многое объясняет, – Джерард замолчал, потарабанил пальцами по рулю. – И всё же – ты ни разу не попытался поговорить со мной. Ни разу…

- Я был зол. И обижен. Я и сейчас зол и обижен. Это ты кинул меня, Джерард. Кинул, так и не трахнув. Кинул, наобещав всего. Кинул, хотя сказал, что не собираешься никуда поступать. Что я должен был подумать? Знаешь, я понимаю намёки.

- Это не было намёком, идиот, – горестно вздохнул Джерард, сползая ниже по сидению. Его колено упёрлось в коробку передач. – Это просто катастрофическое стечение ёбаной хуйни, Фрэнк. Просто… а, блять, – он обеими руками вцепился в свои волосы, потёр лицо ладонями, да так и оставил пальцы на глазах.

- Ну, давай, удиви меня, – я переложил руки крест накрест и тоже сполз ниже по сидению.

- Ты хочешь знать ситуацию с моей точки зрения? Правда хочешь? – саркастически спросил Джерард.

- Хочу.

- Тебе не понравится то, что ты услышишь, Фрэнк, – глухо произнёс он. – Потому что в этой истории ёбаным мудаком и истериком будешь выглядеть ты.

Внутри меня что-то дрогнуло. Словно какая-то аксиома, догма, которую я вдалбливал себе, дала трещину. Трещина зазмеилась и стала расползаться. Мне было больно.

- Я хочу услышать твою версию, – решил я, крепче сжимая в руках свои рёбра.

- Хорошо.

И он начал рассказывать.

- Помнишь, мы рисовали комикс для выпускного, – вспоминал Джерард, и я автоматически переносился в то время, пил его, как сладкий сироп. – Ты ещё тогда делал мне намёки, мол, рисование – это моё. Что в этом я могу реализоваться, и я внезапно так вдохновился этой идеей, что послал свои скетчи в несколько мест и в Ньюарке, и в Нью-Йорке. Я не мечтал стать кем-то особенным, но этот твой взгляд, когда я сказал, что буду продолжать работать в магазине после выпускного, засел во мне занозой. Я не хотел, чтобы ты так смотрел на меня. Я хотел гордиться собой, и чтобы ты гордился мной. Я хотел поступить, как настоящий мужчина. Поставить себе цель и добиться её. Я должен был осуществить это для самого себя, иначе просто перестал бы себя уважать. Я хотел взять эту высоту – и прийти к тебе, чтобы ты оценил, чтобы похвалил, чтобы понял, я не просто депрессивная тряпка, я тоже кое-что могу. Чтобы гордился мной, а не жалел. Я не думал, что учёба что-то изменила бы в наших отношениях. Я вообще не думал об этом, – Джерард вздохнул и скользнул руками на колени. – Мне очень долго не отвечали, и я почти успокоился. На нет и суда нет, как говорится. Да и баллы по остальным предметам у меня были очень слабые. И вот в тот ёбаный понедельник мне с самого утра звонит профессор карикатуры из Школы визуальных искусств, и говорит мне – Уважаемый мистер Уэй, мне понравились ваши работы, и я бы с удовольствием похлопотал о вашем зачислении, но вам нужно будет приехать сюда и в срочном порядке подтянуть некоторые предметы, чтобы добрать проходной балл. Знаешь, что со мной было в тот момент? Знаешь, как это – вдруг получить надежду, когда уже поставил на себе крест? Я поскидывал в сумку самое необходимое, как мог объяснил ситуацию сонному Майки и вылетел из дому. Прости, это правда, но последнее, о чём я думал в тот момент, что обещал тебе незабываемый день вместе, перетекающий в ночь. Вспомнил я об этом только на следующие сутки, но потом снова закрутился, и так и не дошёл до автомата. Я был уверен, что Майки тебе всё объяснит как-нибудь. Я совершенно забыл, что сам ничего толком не объяснил Майки… Когда я добрался до телефона, оказалось, ты уже уехал в Белльвиль. Я расстроился, конечно, но у меня было очень много работы – я зубрил историю и литературу. Я был обязан поступить, чтобы, когда ты вернёшься, мне было, чем тебя порадовать. Мне нужна была амнистия. Каково же было моё изумление, когда ты не вернулся, Фрэнки, – устало протянул Джерард и стиснул руль правой рукой по центру. – Ты просто взял – и не вернулся. И не звонил, и Майки рассказал, как расстроен ты был. Я был готов ехать в Белльвиль, только не знал адреса. И телефона не знал. Поэтому то, что я мог придумать в тот момент – это написать тебе письмо. Я ведь с ума по тебе сходил, Фрэнки, – он судорожно вдохнул и выдохнул. – Я ждал ответа месяц. Не дождался. Потом Майки сказал, что ты вообще не собираешься возвращаться в Ньюарк, и всё так же зол на меня. Что и слова обо мне слышать не хочешь. Что со мной было тогда – даже вспоминать больно. Именно тогда я решил переехать в Нью-Йорк в общежитие. Всё, происходящее с нами, было для меня знаками – ты знаешь, я серьёзно отношусь к знакам. «Просто прими то, что он ушёл, Джерард, – шептало подсознание. – Вам не нужно быть вместе». В какой-то момент я начал думать, что так правильно. Так и должно было быть. Я просто не представлял, какое у нас могло быть будущее, у двух парней. Мне было сложно, впрочем, я до сих пор не представляю. Я честно пытался забыть тебя каждый грёбаный день. Но меня всё равно засосало. Непроглядная чернота. Больше не было света. Не было того, ради чего это вообще затевалось. Я неудачник, Фрэнки, она была права. Я научился рисовать, я стал профи. Я пожил в Нью-Йорке и сбежал оттуда, заразившись меланхолией. Я выныривал из очередной депрессии, чтобы нырнуть в следующую, и это стало привычкой. Я жрал, да что уж там, жру до сих пор препараты, от которых у меня уже зависимость, я наркоман, Фрэнки. И единственный плюс во всём этом дерьме – это то, что двенадцатого сентября прошлого года я проснулся и понял, что проёбываю свою жизнь. Что не делаю ничего из того, что делало бы меня счастливым. Я запутался и бился, как муха в паутине. У меня не было будущего. А теперь, с «Майкем», оно есть. Я не знаю, что это будет. Не знаю, что у нас получится – захудалая третьесортная группка или что-то, что будет колесить по миру и собирать огромные залы. Но с её помощью я скажу всё, что хочу сказать этому ёбаному миру. Ты понимаешь меня, Фрэнк?