Крайняя маза - Страница 38

К взаимному облегчению обоих в дверь позвонили. Мария Ивановна прошла в прихожую и, посмотрев в глазок, обернулась к Смирнову:

– Это Рая, уборщица.

Открыв дверь, вместо Раи она увидела трех парней в кожаных куртках. Позади них стоял... Паша Центнер.

Некоторое время спустя Смирнов и Марья Ивановна лежали, связанные, в задней комнате, тускло освещенной светом, пробивавшимся сквозь тяжелые шторы. Марья Ивановна всхлипывала. Смирнов жалел, что напился. Вместо того, чтобы провести последние часы жизни в постели.

Паша Центнер появился шумно. В руках его была газета с кроссвордами.

– Мелкое млекопитающее животное из семейства волчьих не знаете? – спросил он, приблизив глаза к газете. – На "П" начинается и на "Ц" кончается? Ну, с него еще шкуру чулком снимают?

– Песец, – безучастно ответил Смирнов и, увидев, что бандит делает вид, что заносит слово в кроссворд, добавил:

– Свет бы включил, глаза испортишь.

Центнер, согласно покивав, подошел к выключателю, щелкнул, однако потолочный плафон с глупыми розочками не загорелся.

– Черт, лампочки же перегорели, когда я Вадикуса электрошоком развлекал... – пробормотал восставший из могилы. – Ну, ничего, я сейчас что-нибудь придумаю.

И прошел в тайную дверь, чтобы через минуту вернуться с бра, – он висел над кроватью, и в его в свете Смирнов любил рассматривать милое лицо утомленной любовью Марьи Ивановны. Повесив бра на стену, Паша Центнер мощным ударом кулака вогнал евровилку настенного светильника в отечественную розетку и ушел, сказав на прощание:

– Я ухожу ненадолго. К вечеру нарисуюсь. И не один. А вы пока соображайте, что я с вами сделаю. Если угадаете – ящик шампанского за мной. Кстати, уважаемый Евгений Александрович, холодильники надо вовремя размораживать. Особенно если в них хранится зелень.

К вечеру Паша Центнер явился. Вошел в свой звуконепроницаемый "кабинет", встал у окна. Спустя пару минут четверо человек в спецовках внесли в комнату высокий тяжелый картонный ящик. Надписи на нем сообщали, что ронять и оставлять под дождем его нельзя, так как он представляет собой упаковку прекрасного двухкамерного холодильника "Стинол".

– Угадай, что в этом ящике, – сказал Центнер, обращаясь к Смирнову (смотреть в глаза Марье Ивановне он избегал). – Угадаешь – ставлю ящик полусладкого шампанского.

Смирнов молчал.

– Не компанейские вы какие-то, – вздохнул несостоявшийся покойник. И, сделав рабочим знак распаковать ящик, продолжил:

– Впрочем, все равно бы не угадали. Не ваш профиль.

Из ящика был извлечен Шура. Бетонная конура была при нем.

– Но это еще далеко не все, – потер руки Центнер. – Сейчас ребята еще кое-что принесут.

Ребята вышли. Центнер уселся за письменный стол, вынул из ящика конторскую книгу (синюю, с обклеенными коленкором уголками), забыв обо всем, принялся ее листать. И листал, то серьезно, то ностальгически улыбаясь, листал пока в комнату не внесли второй ящик. Тоже из-под холодильника, но не "Стинола", а "Минска".

В коробке из-под "Минска" находился Борис Михайлович. Он тоже был одет бетоном.

Его установили лицо к лицу с Шуриком. Скользнув по нему высокомерным взглядом, бывший глава "Северного Ветра" отвернулся и встретился глазами с сочувственно улыбающимся Смирновым. И понял, что рассматривает своего несостоявшегося любовника. Усы у "милой Женечки" были давно не стрижены. Он был не брит, взлохмачен и не умыт.

Борис Михайлович горестно поник головой.

Смирнов поник тоже. Чтобы не травмировать психику переживанием ситуации, он старался думать об отвлеченном.

Центнер в это время смотрел на свои конторские книги. Было видно, что ему не хочется с ними расставаться, но взять их с собой он не решается.

Тем временем парни в спецовках погрузили пачки документов из сейфа в опустевшие коробки и понесли их вон. Вернувшись, вопросительно посмотрели на Центнера. Тот махнул книгой:

– Валяйте.

Через минуту в комнате пахло эфиром, а Смирнов с Марьей Ивановной спали тяжелым сном.

Очнувшись, Смирнов пожалел, что родился на свет.

Напротив него стояла на четвереньках Мария Ивановна, точнее, напротив него стоял бетонный куб, из которого выглядывали ее голова и руки.

А напротив Марии Ивановны стоял бетонный куб, из которого выглядывали голова и руки самого Евгения Александровича.

Мария Ивановна спала, Борис Михайлович, стоявший левее нее, был сер лицом и прятал глаза. Смирнов, решив держать себя в руках, отметил, что времени пять часов утра, и хотел обратиться с накопившимися вопросами к Стылому, стоявшему, нет, располагавшемуся справа от него, но тот смотрел в сторону.

В комнате кроме них четверых никого не было, только они и судьба, и Смирнов, убедив себя, что, в конце концов, все кончиться благополучно или, по крайней мере, так, как порешит доныне всегда благоволившая к нему фортуна, решил заняться рекогносцировкой.

Располагался он в бетоне в положении "на четвереньках". Кисти рук двигались свободно, так же, как и голова. Дышалось тоже свободно, ну, почти свободно, очевидно, вследствие того, что перед тем как одеть Смирнова, мастера-бетонщики обернули его листом поролоном. Видимо, из-за недостатка раствора бетонный его полушубок, в отличие от таковых Бориса Михайловича и Стылого, охватывал лишь торс – ноги же (и все, что было между ними) находились на свободе.

Осознав этот позитивный момент, Евгений Александрович решил, что поселивший его куб, весит не более пятидесяти-шестидесяти килограммов, и попытался стронуться с места, но не смог этого сделать.

Следующие десять минут он прикидывал вес своего панциря. Размеры его составляли примерно 50 (по длине) на 60 (по высоте) на 50 сантиметров (по ширине), то есть объем куба был равен примерно 150 000 кубическим сантиметрам. В этом объеме доля самого Евгения Александровича, то есть его торса, составляла не менее двух третей. Значит, объем собственно бетона был равен пятидесяти кубическим дециметрам. Средний удельный вес бетонов Смирнову был известен – около двух тонн на кубометр. Из всего этого получалось, что ограничивают его свободу всего на всего сто килограммов. Воодушевившись результатами расчетов, Смирнов сделал дыхательную гимнастку и принялся тужиться со всех сил, дабы хоть ненамного стронуться с места.

– Зря вы, Женечка, суетитесь, – вздохнул на это Борис Михайлович, помаргивая слезящимися глазами.

– Почему это зря? – только лишь из чувства противоречия поинтересовался Евгений Александрович.

– Мои люди, батенька в течение десяти лет шьют костюмы из этого более чем прочного материала... И сумели сделать их пожизненно прочными. А вначале все бывало. Один бедолага даже встал на ноги и разбил собой железные двери. А один борец из охраны, олимпийский, кажется чемпион, поломал свой на части мышцами торса...

– Похоже, вы правы... – согласился Смирнов, поняв, что не может задействовать наиболее сильные свои мышцы. Жаль... Пока бетон не затвердел на всю катушку, его можно было бы развалить...

В это время очнулась Мария Ивановна. Смирнов поймал ее затуманенный взгляд, и сердце его сжалось от сострадания. Ему захотелось сказать ей что-нибудь, но тут в дверях появился Центнер.

– А вы молодцы! – сказал он, хозяйски оглядывая свою бетонную паству. – Если бы вы знали, как мне приятно видеть вас, таких хороших, таких смирных.

Хорошие и смирные молчали.

Хорошие и смирные всегда молчат.

– Ну, как хотите, – примирительно махнул рукой Центнер, находившийся в прекрасном расположении духа. – Не хотите разговаривать – не надо. Да и времени у нас на беседу, в общем-то, нет. Но чтобы вы все о себе и своей судьбе знали, скажу следующее: