Крайняя маза - Страница 15
Виновник же нашего мероприятия с молодых ногтей внял неслышным стенаниям Природы, Природы, не желающей безвременно погибать в адском пекле человеческой несознательности! Этот великий человек уничтожил вместе со своими сподвижниками несколько десятков...
– Сто восемьдесят семь... – раздался из ямы глухой голос.
– Этот великий человек, – благодарно кивнув, продолжил говорить Смирнов, – уничтожил вместе со своими сподвижниками сто восемьдесят семь прямых и косвенных производителей углекислоты. Да, конечно, были среди них и достойные люди, и они, наверное, не были простыми щепками. Но Природа не может обойтись без жертв... Природе нужны жертвы, жертвы ради великой цели оставления на Земле тридцати – сорока миллионов людей, живущих полной, одухотворенной и безопасной для нее жизнью...
– Кончай пи...деть, я водку уже всю пролил, – перебил его Шурик тихим голосом.
– Мысль сбил, паразит, – покачал головой Смирнов. И, обратившись к новоселу могилы, закончил ни к селу, ни к городу:
– В добрый путь, дорогой друг.
Когда он оторвался от стакана, Паша был уже практически похоронен – он сам обрушил на себя края ямы. Спустя полчаса стараниями Смирнова и Шуры она была обстоятельно засыпана и забросана кирпично-бетонным ломом из ближайшей несанкционированной свалки.
– А ты правду говорил или куражился? – спросил Смирнова Шура по пути к машине.
Смирнов остановился и, с некоторым трудом совладав с извернувшимся земным тяготением, уставился на луну. Луна была круглая.
– Конечно, трепался, – ответил он, преодолев желание повыть на ночное светило. – Потому что сам себя не нужен и сам себя глубоко презираю... Сорок с лишним лет прожил, а как и не было меня. Ничего нет, ничего заметного не сделал и никому по-хорошему не надобен. Жены все бросили, Юлька не женится, сын не приходит, дочь к себе не пускает...
– И вот, теперь ты еще и убийца...
– Да, теперь еще и убийца. А если говорить по существу...
Смирнов замолчал и, остановившись, посмотрел на Стылого.
– Выпить хочешь? – догадался тот, посветив в лицо спутника фонариком. Стаканчики и бутылка, на дне которой плескалась водка, были у него в левой руке.
– Так вот, если по существу, – продолжил Смирнов единолично опорожнив бутылку и отбросив ее в кусты, – то количество людей на Земле не может быть бесконечным – это и коту понятно. Значит, оно, это количество, подлежит рассмотрению в настоящем, и утверждению и исполнению в будущем. Рассмотрение же сложных проблем всегда чревато синяками под глазами, так как в каждой проблеме есть нелицеприятные грани. И когда кто-нибудь их демонстрирует, то его...
– Называют фашистом или коммунистом.
– Или идиотом. Хотя Гегель, мудрый мужик, говорил: "Все действительное разумно, все разумное действительно". Я действительно думаю, что через двести пятьдесят лет на Земле останется несколько десятков миллионов, ну, сто миллионов людей. Не человеческой биомассы, а людей. Людей, хранящих и умножающих достояния человечества, людей, которые оставят после себя что-то вечное.
Смирнов чувствовал, что говорит нечто такое, что в трезвом виде сам бы легко оспорил. Но его несло.
– Ты представь, – продолжал он витийствовать, – ты живешь в мире, в котором от тебя очень многое зависит. Представь, несмотря на то, что на самом деле от тебя, да и от меня тоже, ровным счетом ничего не зависит и не зависело, оттого мы и летаем по свету как клочки туалетной бумаги, летаем, пока не застрянем в ветвях засохшего кустарника или не погрязнем в затоптанной луже. Или пока кто-нибудь не использует нас по назначению. А в том соразмерном и гармонизированном мире, будущем мире, все будут нужны. И с самого рождения каждый ребенок будет опекаться как зеница ока, не как зеница ока родителей, а как зеница ока всего человечества. Представляешь, каким он вырастет!? Представляешь, как он будет жить!? Как все люди будут жить? Все до одного в одной команде! Ты играл когда-нибудь в спаянной команде? Это прекрасно! В спаянной команде все прекрасно – и несбывшаяся надежда, и поражение, и неудачный пас и царапина.
И еще представь, к примеру, ты – один из... из тысячи, ну, к примеру, реставраторов картин. И если ты не будешь работать, работать, не покладая рук, то многие прекрасные полотна окажутся под угрозой гибели. Да, можно будет сделать их искусные цифровые копии, но то, чего касалась рука де Винчи, без тебя погибнет. Без тебя лично. И, подобно тысяче реставраторов в том мире будет тысяча, нет, десять тысяч искуснейших хирургов, десять тысяч блестящих ученых, десять тысяч думающих педагогов, десять тысяч гениальных сантехников и так далее... И каждый из них, каждый, будет нужен людям! И еще у тебя и твоей жены будет прекрасная обязанность родить две целые двадцать пять сотых ребенка... И для себя родить, и для всех...
– Эти люди будут боги... – зачарованно прошептал Шурик.
– Да. Это будет единый организм, это будет Бог. Знаешь, в природе существует всеобщий закон – люди счастливы, пока растут, пока узнают, пока совершенствуются. Дети, например, в большинстве своем счастливы, потому что растут, счастливы люди, которые каждый день постигают что-нибудь новое. А в будущем мире человек будет совершенствоваться, будет расти до самой смерти, будет расти, и будет счастлив до самой смерти, будет счастлив и умрет счастливым!
– Почему это?
– Ну, представь, сейчас все достояние человечества поделено на шесть, кажется, миллиардов. На очень меленькие частицы. И потому ответственности никакой. А через триста лет на каждого человека придется в сто, нет, в тысячу раз больше. Вот ему и придется до самой смерти стоять наподобие атланта, держащего небо... А это разве не счастье, держать небо на своих плечах?
– Но мне все равно непонятно, – пошмыгал носом Шура. – Многие люди живут сами по себе. Кушают, развлекаются, как могут, спят. И счастьем это называют и по-другому жить не хотят...
– Понимаешь, люди же от неразумных животных произошли, совсем недавно произошли, потому и живут пока, как животные, сами по себе и с одними животными инстинктами. Вот представь стадо шимпанзе, живущих где-нибудь на склонах Килиманджаро. Они просыпаются утром, едят зелень, потом чистят свои шкуры, потом валяются до обеда, потом идут на новое пастбище. Едят, ложатся спать, спят, потом чешутся, потом опять едят. И все это изо дня в день, от рождения до самой смерти. Здорово, да? И вот, этим самым шимпанзе высшее божество, высший разум вкладывает в голову частичку самое себя. И шимпанзе чудесным образом превращается в человека. И просыпается утром, ест, идет работать, чтобы иметь еду, снова ест, спит, трахается, а в промежутках между всем этим пьет "Клинское". То есть в принципе занимается тем же, чем занимаются шимпанзе. Так зачем же ему эта божья искорка в голове? Для чего она? Чтобы есть не ветви деревьев, а кефирчик от "Данон"? Чтобы чистить зубы не ногтем, а электрической зубной щеткой? Или чтобы, сидя в Моршанске, болеть за Чикаго Блек Хоукс?
– Наверно, искра божья не во всех попадает... – ответил Шура, вглядываясь в собеседника: "Дурак или просто лапшу вешает?".
– Во мне эта искра точно есть, но я хотел бы, чтобы ее не было... Недавно фильм видел о стаде горных горилл. Вот где счастье! Особенно когда людей поблизости нет. О, как я хотел бы быть обезьяной! Хотя, если рассудить, я и есть обезьяна. Знаешь, что меня больше всего ужасает? Я, тупой, совершенно никчемный человек, вечно ошибающийся человек, низменный человек, оказывается, еще и стою над кем-то! И это меня ужасает, ужасает и подвигает на действия, на попытки поднять до своего уровня, то есть до уровня тупого, никчемного и низменного человека! Представляешь, поднять!
– Вроде немного выпил... – выдержав паузу, проговорил Шура. – Пургу такую гонишь через... через умную голову.
Смирнов заулыбался комплименту.
– А что касается обезьян, – начиная чувствовать свое превосходство, продолжил Шура уже менторским тоном, – то это же каждому ясно, что человек счастлив, пока он не читает серьезных книг, пока не думает глубоко, пока он нормальное животное... И вообще, кончай трепаться, надоело. Я думал ты серьезный человек...