Козельск - Могу-болгусун (СИ) - Страница 92

покривился, поняв, о чем беспокоится тысяцкий. – Мы бы эти пороки с одного

болта сложили в кучу дров, уж больно у них бока широкие.

– Не замай, они еще сослужат нам службу, когда нехристи повернут назад, а ловушка-то окажется тесная, да на проходе стоят растопыренные эти

ванзейские требюше.

Званок вскинул подбородок и приоткрыл рот, начиная догадываться, к чему

клонит собеседник, дружинники тоже бросили возиться с самострелом: – Вота будет диво дивное – из загона-то поганым не вырваться, и другим

в ворота тож не попасть, – огласил сотский свои догадки. – А мы на них

сверху обрушимся градом стрел и копий.

Вятка попытался пригасить улыбку, успевшую, как у других воев, растянуть углы рта, он положил десницу на плечо другу: – Это была бы радость великая, почитай, малая победа козельской

дружины, как на той охоте, когда мы отправили к мунгальскому богу половину

тьмы ихних воинов, – он с сожалением подергал щекой. – Но тебе придется

стоять со своими ратниками на другом месте.

– Гли-ко, небывальщина такая! – оглянувшись на соратников, попытался

отодвинуться Званок от товарища. – Моя сотня стоит на проездной башне как

прихваченная, али получше успел сыскать?

– Твоя сотня лучшая и все это знают, поэтому ты пойдешь с ней на

прорыв, чтобы увести от ворот другие полки нехристей, – твердо сказал

воевода. – Даю тебе в подмогу Мытеру с тремя десятками воев, остальные будут

стоять тут.

Звяга обернулся на то место на пряслах, где лютовала над погаными его

супружница, и хлопнул друга по груди:

– Вота и славно, важно не где стоять, а какую тем стоянием пользу

согражданам принести, так я мыслю, друг?

– Так, Званок, у нас одна земля, один народ и один на всех город, –

сказал Вятка под общее одобрение. – И мы должны запросить за него самую

высокую цену.

– Тако и будет, они заплатят сполна, – ощерился сотский крепкими

зубами. – Когда думаешь зачинать?

Воевода прищурился на расплавленное солнце, на тьмы мунгал, штурмующих

стены, зрачки у него стали неподвижными: – Когда ярило подкатится к верхушкам сосен, а поганые соберутся

завертывать в стойбища, тогда и отворим для них проездные ворота, пускай под

конец дня порадуются победе над нами.

Звяга хитро прикусил губу и хлопнул себя ладонями по бедрам: – Ай да Вятка, ай да светлая голова! Тут ихний прорыв в крепость, тут

ворота закрываются, а тут ярило за лес покатилося! Накося выкуси, немытая

морда, деревянную козельскую игрушку-неваляшку, – он даже присел от избытка

чувств. – На такую ловитву мы все согласные, глаголь, что нам тут

мастеровать.

Воевода указал рукой на пролом в стене за две вежи от места разговора, наскоро заваленный бревнами с досками, и посмотрел на сотского, черты лица у

него огрубели:

– Посылаю вас испытать ратную судьбину, – начал было он. – Глаголь дале, опосля жалковать будем, – дружинники придвинулись к

нему ближе.

– Тогда такое дело, когда ворота откроются и ордынцы хлынут в них со

всех концов, всем надо выбежать из того пролома и пустить стрелы им

вдогонку, – он положил ладонь на яблоко меча. – А когда они заметят вас и

повернут обратно, успеть схорониться за стенами и заделать дыру снова.

Звяга проследил путь, который нужно было пройти его сотне, и потянулся

пальцами к бороде, ратники за спиной продолжали терпеливо ждать решения.

Наконец сотский откачнулся назад, складки вокруг рта рассслабились: – Тако мы и поступим, Вятка, и мунгал порешим немало, и пролом закрыть

успеем, верно я сказал, вои?

– Вота еще заковырина какая, сам воевода огласил нам дивье блазное! –

откликнулись те. – Управимся, не первый день бьем нехристя.

По равнине за Жиздрой и по полю за Другуской с Клютомой побежали

длинные тени, но атака ордынцев на стены крепости не ослабевала, наоборот, она крепчала с каждым разом, успев перейти в беспрерывный штурм. Ханы Кадан

и Бури надеялись на усталость защитников и наращивали мощь, подключая свежие

полки, те мчались к подступам города и натыкались на жесткий отпор, который

получали все семь недель осады. Это упорство, невиданное мунгалами доселе, выводило их из себя, заставляя делать множество ошибок и не замечать

мелочей, от которых зависел чаще всего исход брани. Вятка стоял в забороле

на проездной башне и наблюдал за действиями противника, под ногами у него

раскачивалось на цепях бревно, бьющее в центр ворот, защищенное вместе с

обслугой деревянными щитами, оно сотрясало сооружение до основания. Еще одно

бревно, окованное железными листами, старалось развалить часть стены, измочаленную тараном в прошлые дни, но огромные плахи будто вросли друг в

друга, не спеша раскатываться в разные стороны. И все-таки долго так

продолжаться не могло, защитников оставалось все меньше, подмоги ни от кого

не ожидалось, а у противника не иссякал колодец, наполеннный до краев

свежими силами, степняки, несмотря на ощутимые потери, не собирались уходить

домой не солоно хлебавши. Это понимал каждый житель Козельска, и брань по

этой причине превратилась не в защиту города от жестокого ворога, а в защиту

себя от лютого зверя, не щадившего ни малого, ни старого. Горожане стояли

насмерть, понимая, что иного выхода нет, несмотря на подземный ход, прорытый

монахами, который в любой момент могла обрушить простая случайность. Не

слишком верил в такое спасение и Вятка, хотя прошел пещеру из конца в конец, ведь из нее все равно придется выбираться наружу, а там вокруг будут одни

мунгалы. Вот почему он решил драться до конца. Была и другая причина, она

заключалась в том, что жизнь под погаными превратилась бы в бесконечный ад, избавиться от которого не было бы никакой возможности. Об этом сожалел и

Звяга с многими дружинниками.

Воевода дождался момента, когда ярость мунгальских воинов достигла

пика, они словно ошалели, поднимаясь на стены с одними ножами, их кони тоже

стали грызть морды друг друга. Казалось, еще немного и они, обезумевшие от

ужаса, собьются в кровавый клубок. Пришла пора осуществить задуманное, Вятка

обернулся назад и крикнул сторожевому, стоявшему на полатях: – Давай сигнал открыть ворота!

Приказ полетел вниз, где за створками прятались воротные, готовые

отодвинуть тяжелые заворины, а Вятка уже отдавал новую команду воям, оседлавшим навершия по бокам узкого прохода между стеной и детинцом: – Ратники, встречайте гостей каленым железом!

Под пряслами раздался громкий стук чеканов по заворинам, потом натужно

заскрипели петли и обе створки распахнулись настеж, пропуская вовнутрь

бревно тарана, пролетевшее туда по инерции. На подступах к главным воротам

наступила на какое-то время тишина, она мигом обложила крепость, заставив

защитников и осаждающих замереть на месте. Люди на обеих краях жизни и

смерти словно почувствовали, что случилось что-то необычное, будто ветерок

овеял их лица, успев шепнуть о том, что после затишья наступит кровавая

развязка, которая может повернуть сечу в ту или иную сторону. Это

продолжалось несколько мгновений, сравнимых с тенями, беспокойными перед

заходом солнца, и сразу раздался вопль животной страсти и безрассудства

охвативший всполохом алчности передние ряды ордынцев, они ринулись в ворота, обтекая пороки, не замечая, что рвут о них одежду и даже тела. Они

стремились вовнутрь крепости, надеясь первыми отыскать спрятанные горожанами

сокровища, обещанные джагунами и тысячниками, и успеть присвоить себе то, что можно было от них утаить. А еще отобрать в вечное пользование пленных и

скот, вещи и предметы быта, княжеские украшения и церковную утварь – все

пошло бы в дело, а потом насладиться молодыми наложницами там, где захватила