Ковер царя Соломона - Страница 18

Ему захотелось, чтобы с ними сейчас была Алиса, захотелось просто ужасно. Он скучал по ней. Ее прекрасное лицо все время стояло перед его глазами, Том вспоминал те разы, когда Алиса была с ним в метро, вспоминал, как великолепно она играла. Если бы сейчас они работали с ней вдвоем, то смогли бы всем показать, что такое настоящая музыка. Людям бы наверняка понравилось. Алиса была послана ему провидением: прекрасная скрипачка, появившаяся, чтобы его спасти. Она не была ни Дианой, ни той, другой, она могла заменить ее, но стала воплощением совершенства, которое он искал. Мечта о женщине, которая придет и спасет его, была не нова для Мюррея, но сейчас она начала претворяться в реальность и переставала быть пустой фантазией.

Значит, он понемногу влюбляется в Алису. Нет, не так. Он полюбил ее с первого взгляда. Ее лицо было лицом Дианы, только еще более прекрасным из-за проступавшей на нем грусти. Девушка только открыла футляр, достала скрипку и начала играть, а его тут же бросило в жар и возбуждение. Том влюбился в свет, горящий в ее глазах, когда она слышала хорошую музыку.

Питер с Джеем закончили играть «Один очаровательный вечер»[16], и Мюррей сказал им, что собирается петь. Джей снова занервничал, но Блич-Палмер уверил его, что все пройдет без сучка и задоринки. Том спел балладу на стихи Бёрнса, поскольку под гитару она шла отлично, а на саксофон он не обращал внимания. Потом настала очередь серенады из «Дон Жуана». В футляр посыпались монеты.

К ним подошел полицейский, показавшийся флейтисту слишком бесцеремонным и крайне недоброжелательным, и стал выпроваживать их из подземки. Они переехали на другую станцию, в сторону Холборна по Центральной линии. Самое лучшее место здесь должно было освободиться после половины четвертого. Питер предложил остаться там до часа пик и поиграть хотя бы минут тридцать. Больше у них все равно бы не вышло, поскольку метро выглядело в тот день особенно переполненным людьми. В футляр им бросили монету в двадцать пенсов и газету «Ивнинг Стандард» – то ли в качестве подаяния, то ли просто для того, чтобы от нее избавиться.

Крупный заголовок на первой полосе сообщал о взрыве бомбы в Лондоне. Том прочел несколько строчек и понял, что это случилось в Западном Хэмпстеде и никто из его знакомых не пострадал. Может быть, это была ИРА. Или арабские террористы. В Лондоне полно всяких. Он огляделся вокруг: толпа народу, а с эскалатора прибывают все новые и новые потоки, люди теснятся на лестницах… Если какой-нибудь поезд задержится, на платформу не сможет протиснуться ни один человек. Странно, почему никому из террористов до сих пор не пришло в голову заложить бомбу в подземке?

Наверное, они это уже делали, просто сведения не просочились в газеты. Молодой человек оторвался от статьи и запел другую арию из «Дон Жуана», ту, которую обычно называют «Ария с шампанским». Она была очень быстрой и игривой, так что Питер и Джей со смехом оставили попытки ему аккомпанировать.

На «Площади Оксфорд», где сходились три линии, были построены четырнадцать эскалаторов. Переходы и платформы этой станции протянулись на четыре с половиной мили, и каждый день она обслуживала около двухсот тысяч человек. В дальней ее части кто-то занимался фотографированием.

Люди не любят, когда их снимают в то время, пока они идут на работу или возвращаются с нее. Они же не на пляже, в самом деле! Большинство из них если и не возмущались прямо, то ускоряли шаг и делали сердитые лица. Какой-то ребенок принялся строить в камеру рожицы, приложив к ушам растопыренные ладошки.

Фотограф был молодым бородатым брюнетом с ярко-голубыми глазами. Одет он был в черные джинсы и черный свитер. Тем из прохожих, которые все же разрешали себя сфотографировать, он протягивал свои визитки. На них не было ничего, кроме странных бессмысленных иероглифов, и люди сразу же выбрасывали их, замусоривая и без того грязный пол.

Вот он направил объектив на мужчину, несшегося огромными шагами по переходу. Воротник куртки этого человека был поднят, а козырек кепки надвинут на глаза, но и они не могли скрыть его на редкость уродливой физиономии, утиного носа и заячьей губы, которую не исправила даже хирургическая операция.

Прохожий подошел к фотографу:

– Я хочу эту пленку.

Фотограф улыбался. Он вообще выглядел веселым и довольным.

– Я сказал, что хочу эту пленку, – повторил незнакомец.

– Вы не желаете получить на память свое прекрасное лицо?

– Не желаю. Пожалуйста, отдайте мне сейчас же пленку.

Прохожие начали оглядываться. Происходящее становилось куда интереснее, чем просто возможность быть сфотографированным и получить на руки дурацкую визитку.

– Я ничуть не слабее вас, – предупредил фотограф и, подумав, добавил: – А может быть, даже и сильнее. Впрочем, я охотно отдам вам ее, но на одном условии: мы с вами отправимся пропустить по стаканчику.

Он открыл камеру, достал пленку и с улыбкой отдал ее обладателю утиного носа.

От кого родились ее дети, Тина Дарн не знала. Знала она только, что отцы у них – разные. Ну, могла еще очертить примерный круг потенциальных кандидатов, а остальное было покрыто мраком. Все это молодая женщина держала в большом секрете. Не то чтобы она руководствовалась какими-то моральными соображениями – ей и в голову не могло прийти, что дети имеют право знать, кто их отец, или хотя бы считать таковым сожителя или мужа своей матери. С ее точки зрения, это был полный вздор. Мисс Дарн хранила тайну, потому что, если бы Брайан узнал, что на самом деле не является отцом Джаспера и Бьенвиды, он перестал бы платить пятьдесят фунтов в неделю на их содержание.

Ни в коем случае не должна была знать об этом и мать Тины. Она рассматривала Сесилию как своего рода страховой полис, а ее дом – как гавань, где при случае можно укрыться от непогоды. Если бы мать узнала правду о Джаспере и Бьенвиде, это могло бы поколебать ее взгляды на право детей рассчитывать, что двери родительского дома будут всегда для них открыты. Тина возвращалась в материнский дом (отец умер, когда ей было пятнадцать лет) всякий раз, когда ей некуда было податься. Последний раз она прожила там три месяца, перед тем как встретила Джарвиса на Фоули-роуд. Брайан выгнал ее, обвинив в какой-то чепухе, которую он, как идиот, назвал «супружеской изменой». Замужем мисс Дарн никогда не была, хотя ее мать не теряла надежды на то, что рано или поздно свадьба дочери состоится. Брайан нравился Сесилии Дарн: он был первым внушающим доверие мужчиной, с которым познакомилась ее девочка. Она считала, что это прекрасно, если неженатый работающий человек, чье имя находится в списке квартиросъемщиков районного совета Ламбета, заинтересовался такой девушкой, как Тина. Это был, можно сказать, первый шаг к замужеству. Сесилии было ясно, что для такой женщины, как ее дочь, на это потребуется время. Ей пришлось пересмотреть точку зрения, которую ей внушили в детстве: мужчины не любят, не уважают и не женятся на женщинах, которые им «легко отдаются». Все, что пожилая дама наблюдала теперь вокруг себя, все, о чем она читала и что видела по телевизору, опровергало эту теорию.

Наступили такие времена, когда всем казалось абсолютно нормальным, что мужчина и женщина, прежде чем пожениться, вступают в сексуальную связь. Брайан обязательно женился бы на Тине, это был только вопрос времени. Может быть, он ждал, пока Тина не забеременеет? Как замечала миссис Дарн, внебрачная беременность, еще недавно считавшаяся законченным бесчестьем, ныне была, скорее, поводом для официального объявления о бракосочетании, и невесты шли к алтарю, с гордостью выставив напоказ округлившийся животик.

Брайан Эльфик состоял в списке съемщиков муниципального жилья Ламбета уже двенадцать лет. Он пролез в этот список, обручившись с женщиной, на которой, само собой, так и не женился. С тех пор он врал в жилищном департаменте, что все это время жил с престарелой тетушкой, на самом деле давным-давно умершей. Брайан подговорил своего дружка, у которого был гараж на тетушкиной улице, подтвердить, что тот ежедневно видит там Эльфика. Квартира, которую ему предложили, находилась в отвратительном блочном доме, и район тоже был не очень, но ни Брайан, ни Тина не придали этому значения. А Сесилия Дарн была очень счастлива за дочь.