Ковчег. Исчезновения — 1. - Страница 6

Собственный голос пробивался из сна почему-то гораздо глуше:

— Так ты теперь не цыганка, ты теперь вавилонянка? (Он уже привык к Ирининым причудам.) И что ж, эти вавилонские жрицы тоже умели гадать по руке?

— Боже, какой ты все-таки непросвещенный, Еремеев! Да все гадания происходят из Вавилона! Он родина всех тайных знаний! И жрицы богини Иштар…

— Надо полагать, гадали еще лучше? Даже лучше, чем ты нагадала жене бедняги Чичагина? (Санька сбежала от Чичагина к какому-то газетному щелкоперу как раз после того, как Ирина нагадала ей по руке это самое).

— А вот улыбочка эта твоя ироническая, Еремеев, совершенно лишняя! Что, неправду нагадала?

— Ну тут, по-моему, возможны варианты. Допустим, что Санька давно уже задумала сбежать, а ты только подтолкнула ее своим гаданием.

— Ты просто брюзга и Фома Неверующий, вот ты кто, Еремеев, даже спорить с тобой не хочу!.. Кстати, вавилонские жрицы умели не только гадать.

— И что же еще они умели?

— Они еще умели любить. Пожалуй даже, это было главным их умением! И имена носили соответствующие. Например, Ина-Эсагиларамат, что означало "Любимая в храме Эсагилы". Умащивали себя ритуальными мазями, отчего тело их становилось… Смотри…

Вдруг она распахнула свою странную одежду, которую он, Еремеев, по незнанию вавилонского языка обозвал сарафаном, и предстала перед ним совершенно нагая. И — Боже! — как она была прекрасна и соблазнительна в этой наготе! Так прекрасна, что он просто не мог с собой совладать!

— Подожди, не двигайся, — остановила она его. — Замри! Сначала глубже почувствуй, как любовь проникает в тебя.

О, он чувствовал, чувствовал это! Каждым миллиметром, каждою охваченной дрожью клеточкой своего тела!

— Они занимались ритуальной проституцией, — сказала Ирина, — но душа их всегда принадлежала одному-единственному.

— И кому же?

— Богу Эсагиле, их небесному супругу.

— О, как она хороша, как хороша, как хороша! — нашептывали откуда-то из густого воздуха невидимки-элементали.

— Она ослепительно хороша!

— Она так хороша, что Эсагила непременно заберет ее к себе! Никому другому она не может принадлежать, так она хороша!

— Он заберет ее, он не может ее не забрать!

Еремеев попытался пробиться сквозь их заполнивший все пространство шепот:

— Я ее не отдам! Она моя!..

— Ах, право, посмотри, посмотри на себя! Неужели ты можешь сравнить себя с Эсагилой?

— Да никакого, никакого сравнения!

— Эсагила сказочно красив, не чета тебе!

— Эсагила не только красив, но и мудр!

— От Эсагилы не разит коньяком!

— Эсагила ее заберет! Она исчезнет!

Воздух вдруг помутнел, Ирину уже не было видно, и в этой мути только слышались слова, подхваченные распоясавшимися духами:

— Она исчезнет!

— Она исчезнет!

— Она исчезнет!

— Где ты?! — крикнул Еремеев.

— Щитораспределительная улица, — вместо Ирины отозвался знакомым голосом какой-то дух, тогда как остальные элементали по-прежнему частили меленько: "Она исчезнет!", "Она исчезнет!", "Она исчезнет!.."

* * *

Еремеев открыл глаза. Да ведь и не дух это вовсе говорил сейчас про Щитораспределительную улицу! Вполне земной детектив Небрат, вот это кто!

— Да, Щитораспределительная, — повторил сыщик. — Приехали, кажись.

Еремеев с удивлением смотрел в окно машины. Никогда не предполагал, что в Москве могут существовать такие безлюдные и грязные улочки. Улица стоила своего унылого названия. Вдоль нее тянулся ряд четырехэтажных домов с крышами, похожими на крышки гробов, и со стенами, штукатурка на которых не подновлялась, наверно, добрых лет пятьдесят. Возле одного из домов стоял на четырех кирпичах заржавевший кузов какого-то довоенного автомобиля, создавая ощущение, что само время тут заплуталось и заржавело. Безрадостный пейзаж дополняли такие же ржавые помойные ящики, в которых лениво копошились жирные крысы. На тротуаре сидел одноногий нищий, рядом лежала кепка для сбора милостыни, которая была, однако, совершенно пуста, да и непонятно, на какую вообще милостыню бедняга мог рассчитывать в столь убогом, заплеванном месте.

— Не понимаю, в каком мы… гм… районе… — проговорил он.

Небрат отозвался:

— Ах, милейший Дмитрий Вадимович, если бы в данной ситуации это было единственное, чего вы не понимаете!.. Во всяком случае мы нашли то, что искали, и далее нам надобно, очевидно, вон туда, — он указал на старомодную дощатую вывеску над входом в какой-то магазинчик, гласящую, что это ни что иное, как "Антикварная лавка "НИНЕВИЯ"".

— А это вы с чего взяли? — поинтересовался Еремеев. — Ни про какую такую "Ниневию" в том приглашении не говорилось.

— Метод дедукции, — пояснил сыщик. — В приглашении, как вы говорили, был указан дом номер семь, не так ли? Это и есть номер семь, как видите. — Действительно, на стене дома можно было различить блеклую семерку. — Далее, — продолжал Небрат, — если бы речь шла о частной квартире, то ее номер тоже непременно был бы указан в приглашении. А поскольку его не было, то речь могла идти только о каком-либо приметном заведении. Наверно, вы согласитесь, что ничего более приметного, если, конечно, не считать помоек, на этой Щитораспределительной улице нет.

Еремеев согласился:

— Пожалуй, вы правы. Что ж, расплатимся с водителем и зайдем.

Водитель этот с уголовными татуировками нравился Еремееву еще меньше, чем бесцеремонный Небрат, и избавиться хотя бы от него было бы уже некоторым облегчением. Уже и кошелек Еремеев из кармана достал, однако детектив остановил его:

— Нет-нет, все уже уплачено. Я заплатил по дороге, покуда вы изволили почивать. Кстати, он согласился подождать нас, что, по-моему, весьма любезно с его стороны. Так что…

— Все o’кей, земляк, — неведомо чему усмехнулся неприятный водила.

— Так что, — продолжал Небрат, — давайте-ка заходите в эту самую "Ниневию".

— А вы? — спросил Еремеев.

— А я зайду через несколько минут после вас. — И, отвечая на удивленный взгляд Еремеева, добавил: — Поверьте, на то есть довольно веские соображения. — Делиться этими соображениями, впрочем, не стал, а только вылез из машины наружу, чтобы выпустить Еремеева, и затем влез обратно.

В лавке, занимавшей большую комнату, пахло застарелой пылью и мышами, однако выбор антиквариата здесь был хотя и на первый взгляд случайный, но достаточно обширный. Старые самовары, граммофоны, подсвечники соседствовали на стеллажах с медными телескопами, деталями каких-то кажется навигационных приборов, фаянсовыми статуэтками, гипсовыми бюстами с отбитыми носами и еще каким-то хламом вовсе уж непонятного предназначения. На некоторых полках стояли книги, среди них имелись и старинные фолианты в кожаных переплетах, судя по всему весьма дорогие, что было странно для такой затрапезной лавчонки, где едва ли часто бывают настоящие знатоки.

Приглядывал за лавкой какой-то густо веснушчатый, весьма дебильного вида малец лет тринадцати, да и приглядывал весьма относительно, прямо сказать, ибо явно основным объектом его внимания в эту минуту была стайка мух, кружившихся под потолком, на которой был сосредоточен весь его интерес. Еремеев обратился к конопатому недоумку:

— Слушай, кто-нибудь постарше тут есть? Будь добр, позови.

Однако толку от этого было чуть. Малец лишь повел в его сторону неосмысленными глазами, ничего не ответил и снова сосредоточился на кружении насекомых. Но кто-то же, кроме этого олигофрена, здесь должен был быть. Еремеев сколь мог громко прокашлялся.

Никакого результата.

От нечего делать он взял с полки один из фолиантов. Его скромных познаний в латыни хватило, чтобы разобрать, что это книга Раймонда Луллия [Известнейший алхимик XVI века]"О философии материи" издания 1567 года. Ничего себе! Одна сия книженция, насколько он себе представлял, стоила дороже всех обшарпанных домов на этой Щитораспределительной улице. И только тут малец, отвлекшись от мух, вдруг пронзительно заверещал: