Кот ушел, а улыбка осталась - Страница 12

– Не согласен. Сейчас.

– О’кей. Сейчас – десять.

– Нет. Все.

– Десять, Гия, это очень много, никакие «минутные вспышки» так дорого не стоят!

– Идиотские минутные – стоят сто.

– Господин Досталь, вот видите, как он разговаривает?

– Георгий Николаевич, не волнуйтесь, – сказал Досталь.

– Владимир Николаевич, я про его маму ни слова не сказал…

– Хорошо. Не начинайте все с начала, – вмешался Филипп Роттон, – господин Данелия, предлагаю двенадцать. А остальные, когда будет первая копия фильма. Согласны?

– Нет. Сто. Сейчас.

– Дальше нам разговаривать не о чем.

– И мне с вами не о чем. Извините, Владимир Николаевич, я ухожу. Всего хорошего!

Между прочим. Последний раз я торговался в 42-м году, когда мне было двенадцать лет, мы шили босоножки из автомобильных покрышек и клеенки и продавали их на рынке.

«Комедия ля финита!.. Сказал сто – значит сто!» Прошел шагов десять. «Хотя… согласились на все. Никуда вмешиваться не будут! Двенадцать тысяч – не маленькие деньги!» Остановился. «Что, вернуться, согласиться?.. Нет, получится – сдался»… Пошел. Иду, думаю: «Почему сдался? Вовсе не сдался. Главного добился. В кино лезть не будут… Так что…»

И тут слышу:

– Гия!

Оглянулся. Ко мне по коридору шагают Филипп и Константин.

– Пятнадцать! – говорит Константин. – Больше не можем, честное слово! О’кей, Гия?.. – Константин протянул руку.

– О’кей, Костя! – сразу же согласился я.

Пошли в группу договариваться. Собрались: Саша Хайт, Вадим Юсов, продюсеры с переводчиком и я. Поскольку времени на поиски другого актера уже не было, мы договорились, что Мераба играет Питер Рихард. Через месяц, когда он освобождается, я с ним лечу в Тбилиси, привыкаем друг к другу, репетируем. 15 августа начинаем съемки. К этому времени в Грузии должна быть вся техника, костюмы, реквизит и съемочная группа.

Вечером, когда я угощал продюсеров ужином в грузинском ресторане «Пиросмани», Саша Хайт спросил Филиппа:

– Если честно, до какой суммы Данелия мог торговаться?

– До пятидесяти. Мы договорились, что больше пятидесяти не дадим.

Настроение у меня испортилось.

Александров и Роттон улетели в Париж. А я никак не мог понять, почему и зачем Александров меня увольнял. Юсов считал, что он и не собирался со мной расставаться, просто хотел припугнуть, чтобы я перестал разговаривать с ним в повелительном наклонении. А Саша Хайт сказал, что, по его сведениям, у Константина сорвалось финансирование и он не мог продолжать фильм, пока не договорился с Филиппом Роттоном.

Между прочим. Когда в 1990 году я показывал «Паспорт» в Музее Современного Искусства в Нью-Йорке, директор музея спросил, не тот ли это фильм, в котором должен был сниматься Николас Кейдж.

– Тот.

– Николас жаловался, что русский режиссер Джордж его пригласил, а потом пропал, так никто ни с ним, ни с его агентом не связался.

Сейчас мне понятно: Николас Кейдж после нашей встречи снялся в фильме, который прошел с громким успехом, стал звездой и был уже начинающему продюсеру Константину Александрову не по карману. Но самолюбивый Константин не мог признаться, что у него не хватает на Кейджа денег, и сказал, что Кейдж сниматься отказался.

Рассказал я быстро, но вся эта кутерьма с поисками продюсера, выборами актера, конфликтами с заказчиками, открыванием и закрыванием картины, моим увольнением длилась два года. Я очень устал. И моя жена Галя уговорила меня, пока составляется новый календарный план, поехать отдохнуть в Ессентуки.

Приехали. Воду не пьем, не гуляем, а с утра до ночи смотрим по телевизору бурные дебаты народных депутатов. 88-й год. Перестройка. Депутаты один за другим в прямом эфире говорят то, за что раньше давали от пяти до пятнадцати. Мы вполне с ними солидарны. Грядут перемены. Впереди нас ждет нормальная, человеческая жизнь. Настроение хорошее.

Но тут звонит Саша Хайт и сообщает, что Питер Рихард сниматься у нас не сможет.

– Константин (наш французский продюсер) предлагает снимать французского актера. Он прислал кассету. Если «да», то снимаем, если «нет» – сворачиваемся, дальше он тянуть не может.

По контракту в главной роли мы должны были снимать зарубежного актера.

На следующий день мы встретили самолет в Минводах и получили кассету с французским фильмом. Возникла проблема. В санатории видео не было. У врачей и персонала тоже. Это сейчас видео есть в каждом доме, а тогда, в середине восьмидесятых, с трудом нашли один видеомагнитофон.

В тот день, вечером, перед показом фильма «Кин-дза-дза!» у меня была встреча со зрителем в местном Доме культуры. После того как я рассказал все, что обычно рассказывают, и ответил на все вопросы, я обратился к залу:

– Товарищи, есть у кого-нибудь из вас видеомагнитофон? Мне надо срочно посмотреть кассету, для работы.

Молчание.

– А может быть, вы знаете кого-нибудь, у кого есть?

– У грека Манолиса есть, – сказал немолодой тучный мужчина в тесном железнодорожном кителе.

– А вы не подскажете, где он живет?

– Тут, недалеко. За водокачкой.

– Может, вы меня проводите?

– Товарищ Данелия, он, между прочим, ваше кино пришел посмотреть, – сказала женщина, сидевшая рядом, видимо, его жена.

– Это кино он еще увидит. А тут французский фильм, новый.

– Только без меня он никуда не пойдет! – сказала женщина.

Пока мы шли к выходу, меня спрашивали:

– Товарищ Данелия, а Бельмондо в этом кино играет?

– Не знаю.

– А клубничка там есть?

– Не думаю.

Когда мы подошли к двери, к нам присоединился мальчишка лет четырнадцати:

– Тетя Роза, я с вами, – сказал он жене железнодорожника.

– Ладно, будешь переводить.

Когда шли по вестибюлю, к нам присоединились еще трое. А когда вышли из кинотеатра и пошли по тротуару, за нами увязалось уже человек девять мужчин и женщин разных национальностей.

– Товарищи, – жена железнодорожника тетя Роза остановилась, – простите, а вы куда?

– С вами, кино смотреть, – сказал мужчина в украинской рубашке.

– Товарищ, мы не в клуб идем. Куда грек посадит такую ораву?!

– Когда людей много, он кино во дворе показывает, – сказал мальчишка. – Манолис мужик широкий.

Рядом с водокачкой за аккуратным забором стоял добротный двухэтажный дом из красного кирпича. Остановились у калитки. Тетя Роза крикнула:

– Манолис! Манолис!

Манолис, полный, лысый мужчина лет пятидесяти, вышел на балкон:

– Что случилось, Роза?

Она объяснила, кто я и что мне надо. Грек крикнул, что он извиняется, но в доме все не поместятся и придется смотреть кино во дворе.

Сыновья, дочери, племянники, сам Манолис быстро и слаженно вынесли из дома телевизор, видеомагнитофон, поставили на табуретки, подключили. Принесли из дома стулья, недостающие взяли у соседей. Соседи тоже присоединились к просмотру.

Когда все разместились, старший сын Манолиса спросил:

– Папа, можно начинать?

– Подожди, – сказала толстая женщина в черном басом, – товарищ Данелия, а детям это кино можно смотреть?

– Нельзя, – сказала тетя Роза.

– Почему?

– Потому что там будет такое, чего детям лучше не смотреть.

– Откуда вы знаете? Вы же сама еще ничего не видели, – сказала девочка лет восьми с белым бантиком.

– Сама-то я, может, и не видела, деточка! А что такое французское кино, знаю. Они про это только и думают.

– Христос, Йоргос, Таня, Рубен, Нателла – все дети, марш по домам! – сказала толстая женщина.

– Ну, пожалуйста, бабушка!

– Я сказала!

Всех детей, и своих и соседских, выдворили. А женщина в туркменском одеянии сказала своей молоденькой дочери:

– Пойдем и мы, Гуля! Как раз на седьмую серию успеваем.

Все расселись.