Кот – золотой хвост - Страница 5
– Ответьте мне наконец, – вдохновенно сказал он заведующей, – читатель для библиотеки или библиотека для читателя?
– Читатель для библиотеки, – не колеблясь, сказала Калерия Ивановна.
– Вот как! – саркастически отозвался Николай Николаевич.
– Да, читатель для библиотеки, – повторила заведующая. – Есть сумма накопленных знаний, и мы эту сумму храним. Она существует независимо от того, будут эту сумму пускать в массовый оборот или нет.
– Вот! – закричал Николай Николаевич так громко, что в зале некоторые читатели даже привстали с мест. – Вот ваш идеал: библиотека, в которую никто не ходит. Книгохранилище с замурованным входом.
– Минуту! – Калерия Ивановна прислушалась, встала, на цыпочках подошла к двери в комнату со стеллажами, взглянула, лицо ее осветилось.
– Идите-ка сюда, – позвала она больше лицом, чем голосом, и улыбнулась.
Николай Николаевич встал, поправил волосы, дернул шеей. Подошел.
– Вот вам „доверие окрыляет“.
В глубине комнаты, между темными стеллажами на фоне светлого окна стояли обнявшись дивная фея и её мальчик. Как и когда этот свин ухитрился туда проскользнуть – оставалось загадкой. Собственно, обнимала лишь фея: руки мальчика были заняты совсем иными делами. Коротенькое феино платьишко было задрано чуть ли не по пояс, виднелись сиреневые трусы.
Всё поплыло у Николая Николаевича в глазах, от головокружения он вынужден был ухватиться за косяк.
– Ну? – торжествующе спросила Калерия Ивановна.
Николай Николаевич повернулся и поплелся к своему месту.
Триумфатор вновь превратился в сверчка, но сверчка раздавленного, больного.
Как это часто после сильных потрясений случается, у Николая Николаевича остро схватило живот.
– Простите, молодые люди, – ласково сказала Калерия Ивановна.
В глубине комнаты – движение. Посыпались с полок книги.
– Еще раз прошу прощения, что помешала вашим неотложным делам, – сказала эта старая язва и с достоинством возвратилась к столу.
Николай Николаевич сидел, углубившись в чтение журнала. Большие уши его были напряжены: вот ребята ставят книги на место, поспешно, не глядя друг на друга.
Вот фея что-то тихо сказала, парень шепотом выругался: „Ч-черт!“ Выходят вместе, вышли…
Запирают дверь.
Запирают открытый доступ.
Запирают навек.
– Спасибо, – прохрюкал над ухом у Николая Николаевича клятый свин.
Холодно звякнул о стекло стола ключ. „За что?“ – вскрикнул маленький Николай Николаевич внутри большого мохнатого сверчка. Он хотел им добра, он всем хотел добра. Он никому не хотел зла, за что?
– Пожалуйста, – Калерия Ивановна была воспитанным человеком, она только проводила взглядом мальчика, не сказав больше ничего, и Николай Николаевич был ей за это благодарен.
Он знал, что дело его жизни загублено, быть может, на долгие годы.
Он знал, что теперь ему припомнят и пронесенные в зал книги, и пропавшие учебники.
Он знал, что за ним теперь будут следить, как никогда: придется отказаться и от выноса „на ночь“ толстых журналов, и от многих других тихих радостей книжной жизни.
Но чего стоило всё это знание по сравнению с другим знанием, полученным им пять минут назад? О святые инстинкты, о извечный первородный грех…
Весь день и весь вечер у Николая Николаевича шипело в желудке. Он горбился над столом, смотрел в журнал сквозь двойные очки слез, почти не видя ничего перед собой…
После работы Николай Николаевич побрел, не замечая дороги, домой, и только внезапный холодный ливень привел его в чувство.
Он встал посреди коричневой лужи и, погрозив кулаком небу, громко сказал:
– Всё равно! Я буду бороться! Пусть инстинкты, мне всё равно! Вот.
Люди молча обходили его с двух сторон, не осуждая и не одобряя: не всегда полезно вникать в то, о чем кричат на улицах.
9
Кот серьезно выслушал Николая Николаевича, с трогательной деликатностью отворачиваясь, когда хозяин начинал плакать.
Плакать Николай Николаевич принимался дважды: первый раз – когда про Уайльда, и второй – когда про „за что“. Вроде бы в комнате никого не было, и в то же время его слушали с сочувствием, это располагало к слезам.
О сиреневых трусиках бедный борец предпочел умолчать.
Ему было интересно, что Степан Васильевич, скажет, но рыжий гость не спешил выносить резюме.
– Ну, судьба, значит, что я к тебе пристал, – только и заметил он.
– А что такое? – встрепенулся Николай Николаевич.
– Да уж то… – уклончиво ответил кот. – Со мной всё веселее…
До полуночи они промолчали.
В двенадцать часов ночи Николай Николаевич по привычке обошел все помещения: кухню, ванную и туалет. Не то чтобы он боялся темноты: пустоты он боялся, это было бы точнее. Слишком много было в квартире места для одного. Раз пять или шесть проверил газовые краны: справлял вечерний ритуал одинокого человека.
Кот по-прежнему лежал на диване, то прижмуривая, то открывая глаза. Николай Николаевич постелил ему чистую простыню, взбил подушку, стал укладываться сам.
От одеяла Степан Васильевич отказался. Он, кряхтя, переполз на подушку и лег на нее пузом, вольготно раскинув хвост.
– Был когда-то искус такой старинный… – задумчиво проговорил кот, когда Николай Николаевич постелил себе на полу и улегся. – Вот, скажем, идешь ты к себе на службу, и стоят поперек дороги три кипящих котла. В первый кинешься – большим человеком станешь, во второй – красавцем писаным, в третий – умным и ученым.
– Я бы во второй, – не задумываясь, сказал Николай Николаевич.
– Вона что, – скучным голосом промолвил кот.
– А что такого? – Николай Николаевич зашевелился на своей постели, оживившись. – Большим человеком – силенок не хватит, ума и своего мне девать некуда, а красота никогда не помешает.
– С красоты, брат Коля, дуреют, – наставительно сказал кот. – Глупое это дело – красота. Мужику такая забота вовсе не положена.
– А во все три нельзя? – подумав, спросил Николай Николаевич.
– Ишь чего захотел, – хмыкнул кот. – Вкрутую сваришься.
– Ну, тогда всё равно во второй, – упрямо сказал Николай Николаевич. – Умному человеку красота только на пользу идет. Ну что вот я? Мешок с костями. Сколько нервов на это истрачено.
– Так-то оно так… – сказал кот. – Только рассуди не спеша, раз ты умным себя считаешь. Плюхнешься ты в это дело, вылезешь – морда толстая, щеки румяные, брови соболиные, волос вьющий. Что народ-то скажет? Срамота. А в паспортном столе как будешь объясняться?
– А при чем здесь паспортный стол? – удивился Николай Николаевич.
– Очень даже при чем, – возразил кот. – В сказках про это не сказывается, но хлопот с документами очень много было в те времена. Кушает старичок молодильное яблочко, шамкает ртом безобразным – и не думает, что дети родные признавать его вторую молодость не обязательно захотят.
Похоже было, что рыжий кот еще многое готов про эти дела рассказать, но хозяин слушал его невнимательно.
– Ты, Степан Васильевич, тоже меня пойми, – Николай Николаевич в возбуждении сел на подушку. – Скажем, я готов за идею свою жизнь отдать. А велика ли эта жертва, подумай. Скажут: эка важность. Неустроенный был человек и себя не любил. Со скуки на это дело решился. От такой пустяковой жертвы и на идею мою падает какой-то нездоровый свет. А вот будь я устроен, да красив, да любим – кое-кого эта жертва заставила бы задуматься. Много на земле еще большой черной работы, целые горы навалены, а берутся за нее только такие, как я, неудачники-одиночки. Остальным всё свершений хочется Я по одноклассникам своим сужу: кто меха из природного газа делать подался, кто нейтрино ловить, кто искать кимберлитовые трубки. А работу черную все стороной обходят, только после личного краха на нее идут – без особого, конечно, воодушевления.
– Молодой ты еще, – пробормотал Степан Васильевич, подумав. – Сам с собой споришь, сам себя и оспариваешь. Я устроенных в жизни много видал. Неохотно они жизнью своей жертвуют. Обижаются очень при этом. „С какой, – говорят, – стати? А почему, – говорят, – обязательно мы? Да и вообще, должен ли кто-нибудь? А если должен, то кому именно?“ Вот такие рассуждения в ход идут, брат мой Коля.