Косточка Луз - Страница 1

Поздно ночью под сенью сочных и спелых звезд два автобуса наших припарковались на пустынной стоянке возле Масады.

Тиюль шнати — ежегодная в несколько дней экскурсия. Каждый школьник израильский отправляется с классом своим к морю Красному, Средиземному, Мертвому. К границе ливанской, египетской или сирийской. В Эйлат, на Голаны, к Хермону, к Столбам Соломоновым… Маршрутов сотни, а может, и тысячи.

Экскурсия эта — событие, которого ждут с замиранием сердца, в сладкой тревоге, чуть ли не год готовятся. Ибо масса тебе приключений, свобода неслыханная: валяй дурака, бесись, горлань с друганами песни — учителя снисходительны и понятливы.

Сопровождают экскурсию, как правило, мадрихим — проводники из Общества охраны природы, неутомимые люди с потрясающей эрудицией.

Идете вы, скажем, цветущей долиной, стиснутой отвесными скалами, и вдруг мадрих сообщает, что именно здесь, на этих камнях, рыжий пацаненок Давид завалил чудовище Голиафа. Здесь располагались полчища филистимские, и каждое утро выступал Голиаф, потрясая оружием, глумясь над воинством Бога Всевышнего. Ну а напротив, с другой стороны, стан израильский… Расскажет про дом Ишая, родительский дом Давида, его многочисленных братьев, припомнит Эпоху Судей, пророка Самуила, помазавшего Давида на царство, и смастерит пращу мимоходом. Наберет голышей из ручья и даст каждому поупражняться в метании камней с разворотом.

И тут мадрих вас снова убьет: Голиаф и Давид приходились роднею друг другу. И запросто это докажет: родными сестрами были у них прабабки.

Поднимет мадрих букашку с тропинки, положит бережно на ладонь, заведет рассказ. Кругом все рассядутся, получат листы с рисунками, где уйма трав, былинок и насекомых. Займутся игрой “узнай-угадай”: что здесь росло и цвело в эпоху Первого и Второго Храмов. И как истребили густые леса захватчики иноземные — крестоносцы, арабы, турки…

“Но, слава Богу, приехали наши отцы, приехали деды, страна возродилась и зацвела. Как встарь, как в добрые древние времена. Н-да, а вот недавно совсем, лет шестьдесят тому, представьте себе, царило полное запустение. Безлюдье кругом и безверье…”.

…Два автобуса под раскаленной пустой Масадой. Близкий берег Мертвого моря. Кажется — рукою достать. А на другом берегу — иорданское королевство. Тоже наша земля: колен Реувена, Гада, Менаше. Правда, в далеком прошлом. Но надо думать, что все еще возвратится. Рано или поздно все возвращается на свои круги…

Видны на чернильной глади моря контуры сторожевых катерков, чуточку справа. А если глянуть налево — глыба мрака до самого поднебесья, глыба тревожащей душу горы. Небо же над горою прорезано стальными канатами фуникулера. Завтра туда мы пойдем. Зрелище — нет ему в мире равных — рассвет на Масаде!

Детишечки наши, разудалая разбойная сотня, сидят по-прежнему в креслах: притихшие, напряженные. Ждут директора молодежной турбазы, ждут с надеждою и волнением. Если директор окажется сухарем, то ночь пропала, считай. Но если войдет в положение — раз в году, все-таки… Разочек один-единственный… Свобода и воля… Господи, сделай же так, чтобы этот козел оказался человеком — сыном Адама!

Мадриху зовут Нахлиэли — ручейковая пташка. А если иначе — белогрудая трясогузка. Из автобуса видно, как она к нам идет. Вернее, они. Ибо с нею рядом плетется директор: босой, в шортах и в маечке, с прокопченным лицом бедуина. Похожий на все что угодно, только не на директора солидной туристической базы под легендарной Масадой.

Заходят оба в автобус, директор берет микрофон. Свирепый с виду, он шевелит, как кот, прокуренными усами, банда в автобусе замирает. Он выглядит мрачно, он говорит глухо, что рад приветствовать дорогих гостей, что нас давно ждет ужин, горячий и холодный душ в комнатах, белоснежные простыни, кондиционеры… Он искренне желает своим юным столичным гостям спокойной ночи. Надеется, что все будут крепко спать, набираясь сил на трудный завтрашний день.

И тем же устрашающим голосом:

— Не смею больше задерживать. Есть ли у вас вопросы?

— Ну, а отбой? — вскрикивает кто-то со слезой отчаяния в горле. — В котором часу у тебя отбой?

И тут директор светло и обаятельно улыбается:

— А вот отбоя у нас не бывает!

— Это же как? Совсем, вообще?

— Вот именно, господа! Не-бы-ва-ет.

Восторженный рев взрывает автобус изнутри.

Потом я тащусь со всем своим скарбом на гору. Орущая лава, огибая меня с обеих сторон, несется вперед. База довольно высоко, я весь обливаюсь потом, волоку сумку величиной с теленка, автомат “узи”. В кармашках на поясе — с десяток набитых “рожков”, тоже добрых несколько килограммов.

Иду и злюсь на директора: о чем он думал, босоногий бедуин, отменяя отбой? Они же камня на камне от базы его не оставят!

И, разумеется, не ошибся. Сотня ученичков почтенной религиозной школы имени баронессы Эвелины де Ротшильд визжали, как лесопилка, носились по комнатам, коридорам, облачившись в белые простыни, хлопали окнами и дверьми, окатывались водой, мазались пастой, кремом, повидлом и майонезом. Боролись, гонялись наперегонки. Похоже, играли даже в футбол. Явственно слышались удары мяча о стенку.

Под эти звуки я уходил в забытье и вновь возвращался, наполненный гулом и грохотом. В соседней комнате спал директор. Я позавидовал его глубокому, безмятежному храпу.

Думал о наших детишках, об исступленной ярости жизни: откуда в них это? Про Мертвое море думал, что рядом, ниже уровня моря, — чудо природы — сплошная едкая кислота. Растворены в нем были люди Содома, Гоморры и трех еще городов. Души их жителей по-прежнему живы, превратившись, однако, в ангелов зла… Словом, сущие Содом и Гоморра!

Память переносит меня в другую землю, во Львов, обложенный низкими мрачными тучами, из которых сеется мокрая пыль. Вечно дождливый город, вечно мокрое лето.

С Мироном Тышлером мы идем под одним зонтом. Он выглядит важным, надутым, мой спутник. Я же, напротив, возбужден, суетлив, как никогда в жизни. Лишь позже дойдет: коснулся ангел меня — Оживляющий ангел. Чую тонкий, как ультразвук, шорох крыльев, кожаных перепонок, задираю время от времени голову — никого!

Кидаюсь то слева, то справа вокруг Мирона — капитана Закарпатского военного округа, начальника молодежного литобъединения. Пузатый молодой Мирон величаво несет свой мундир, народ перед ним расступается. Мы, собственно, идем по базару, вдоль зеленных рядов, в сторону городского фонтана, стреляющего шумными струями. Сейчас, как я понимаю, на месте базара стоит памятник Степану Бандере, исполненный в античной манере, роскошный памятник в двойной человеческий рост. Хотя известно, что был злодей коротышкой. А что поделаешь? Все тот же наш искаженный мир с непредсказуемым прошлым!

— Я так понимаю, Мирон Абрамыч, это победа не только над коалицией арабских армий, но и над русским оружием! — кричу я на весь базар, хлопая его по плечу. — Русским оружием они воевали! А это значит, что мы и их покровителям блестяще всыпали. Ха-ха — посрамлены коммуняки! Честно признаться, явственно на себе ощущаю красный берет десантника, ботинки военные, пятнистую форму израильского бойца… Да и тебе, хочу доложить, отныне не эти звездочки личат, и не фуражка с лакированным козырьком, а форма иная, старик! И ты, и я, и каждый в мире еврей теперь понимает — это не просто великий час, а наша всеобщая национальная победа!

На самом нежном рассвете — светлой ниточке над Моавитским хребтом мы тронулись к вершине мрачной скалы. Наполнили фляги из кранов, взяли молитвенные принадлежности и вышли в путь.

Природа вокруг изменилась, остыла. Воздух был неожиданно свеж, колыхаясь поверх щебенки белесыми столбами.

Идем странным лунным ландшафтом, едва приметной тропой. Мимо древних каменных ограждений — бывший лагерь римского легиона, в обход Масады, беговою тропою факельщиков.