Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы - Страница 31

А позади маячили плоские оранжевые острова. Почему-то совсем оранжевые, наверное коралловые.

Он взглянул на компас и слегка повернул штурвал, выправил курс. Позор для моряка, если на его вахте судно начнёт рыскать.

— Так что же ты будешь строить?

Женька очнулся, посмотрел в глаза Андреичу и твёрдо сказал:

— Чайный клипер.

— Вот это да!

Андреич даже крякнул от удовольствия и весь прямо-таки засветился.

— Вот это да! И откуда только такие образованные салажата берутся!

До того как появились первые пароходы, да и много лет после этого, чайные клиперы были верхом корабельного искусства.

Узкий и длинный, как клинок, с тремя высокими мачтами и громадным количеством парусов, чайный клипер развивал неслыханную по тем временам скорость: пятнадцать узлов в час.

Из Индии в Европу возили эти суда чай. Чай и только чай. Чтобы никакие другие запахи не смели осквернить их трюмы.

Белоснежные, благоухающие клиперы бесшумно носились по океанам, и нипочём им были ни ревущие сороковые широты, ни Бискайский залив, названный кладбищем кораблей, ни грозный штормовой мыс Горн.

Потому что делали их с великой любовью и старанием люди с золотыми руками — голландские и английские корабельных дел мастера.

А водили эти суда самые лучшие моряки со всех стран мира.

Служить на них было очень почётно и трудно.

Только самые ловкие, сильные и смелые люди могли в любой шторм взлетать по верёвочному трапу на реи, болтаться там, стоя на скользких тросах над взбесившимися волнами, и работать страшную работу: ставить и убирать тяжёлые, мокрые паруса.

Они были настоящие моряки. Так говорил Андреич, а он знал в этом толк.

Слова Андреича терпко пахли солью и ветрами.

Андреич где-то раздобыл большущую старинную книгу с рисунком чайного клипера. И началось! Никогда ещё в своей маленькой жизни Женька ничем так не увлекался. Он просто заболел парусником.

Сразу после школы, наскоро перекусив, он бежал в мастерскую и до глубокого вечера пилил, строгал, сверлил и шлифовал.

Каждый день. Неделя за неделей.

Андреич тоже загорелся и ревниво следил за Женькой.

Иногда он не выдерживал, сам брал инструменты и ворчал:

— Умные вы больно. Всё знаете, а руки у вас дурные. Деревянные у вас руки. Ну как ты рубанок держишь? Дерёшь против шерсти, только дерево портишь.

Рубанок у Андреича становился живым и лёгким. Он послушно снимал ровную, хрусткую стружку, и брус делался как отполированный.

Теперь, когда прошло столько дней, Женька стал просто профессором — всё научился делать.

А сначала-то! Даже Балага и тот не мог удержаться — хихикал. Он бы, может быть, и не смеялся — приятель всё-таки, — но очень уж небрежно, как-то непочтительно взял у него Женька в первый раз рубанок, взвесил его на ладони, усмехнулся и… всадил со скрежетом в доску.

Женька так изумился, такое у него стало растерянное лицо, что Балага не выдержал — захохотал. Это Балага-то! Чистенький, аккуратный маменькин сыночек, которого Женька частенько называл белоручкой. Этот самый Балага только что на глазах у Женьки ловко и легко, будто бы без всяких усилий, строгал ту же доску.

Женька побагровел и снова упрямо взмахнул рубанком. И опять ничего не вышло. Такой послушный в Балагиных руках, инструмент втыкался в гладкую доску, будто на ней внезапно выросли корявые сучки.

Да что там рубанок! Самое уж простое, казалось бы, дело — выстрогать девять ровных круглых палочек разной толщины, для мачт. Мачты склеивались из трёх частей, суживающихся к вершине. Три мачты, каждая из трёх палочек, — всего девять.

И вот эти несчастные девять палочек Женька делал целую неделю. Он совсем с ними извёлся.

Делает, делает — кажется, ровные, как лучинки. Склеит, посмотрит издали — дуга и всё тут, хоть плачь.

Наконец Андреич сжалился, взял три самых кривых из забракованных Женькой, повертел их над горящей свечкой, подогрел, поколдовал и протянул Женьке — мачта была ровнёхонькая.

Такой он был — Андреич! Чего он только не знал и не умел!

Иногда он собирал вокруг себя мальчишек и рассказывал об инструментах, о краске, дереве или морских узлах.

— Вот скажи мне, Женька, какое дерево лучше всего для нашего дела годится? — спрашивал он.

Женька и остальные ребята выжидающе глядели на него.

— Для нас первое дерево липа. Её вы и строгаете. Самое мягкое дерево и самое вязкое. Лёгкое оно, не колется и шлифуется отлично. А скажем, на вёсла, на настоящие вёсла, какое дерево пускать? Только ясень. Пружинит он и не ломается. А вот уж, кажется, проще пареной репы: из какого дерева лучше всего сделать рукоятку для молотка или, допустим, для кувалды? Не знаете? Так я вам скажу: только из рябины. Дольше всего будет служить. Да что там толковать — каждая вещь, каждый материал, если его с умом приспособить, может себя так обозначить, что ахнешь. Разгадать их только надо. Казалось бы, ольха — самое бросовое дерево — ни в поделку, ни строить из него нельзя, а вот если, к примеру, надо рыбу коптить или мясо, то лучше ольховых дров нет. Дым у них особый. Так-то, салажата! Учитесь, пока жив Андреич!

И мальчишки учились.

Женька ходил с исцарапанными, порезанными руками, вечно в опилках и стружках, но такой счастливый, что тётя ругала его вполголоса.

— Женечка, чертёнок ты этакий, ты только погляди на себя! Вчера только рубашку тебе выстирала. Ты что, в стружках валялся? — всплёскивала она руками.

Женька усмехался:

— Уж ты скажешь, тётя! В стружках валялся! Я работал! Сегодня корпус закончил.

— Ну и я работала. Полы натирала. Так что возьми щётку и приведи себя в порядок. Такую чушку я в комнату не пущу.

Тётя не терпела беспорядка. Всюду у неё были разложены накрахмаленные вышитые салфеточки, скатерти, дорожки, и попробуй только что-нибудь запачкай или даже просто сдвинь с привычного места — тогда держись.

Дядьке вообще-то нравилась вся эта чистота.

— Морской порядочек, — говорил он.

Но иногда он жаловался Женьке, что устал от всех этих дорожек.

— Лишнее это. На корабле ни одной салфеточки не увидишь, а не хуже. Лучше даже. Просторнее.

Балагина мама пришла однажды в мастерскую, поговорила с Андреичем, потрогала мизинцем сверло и осталась довольна. А уходя, сказала:

— Петенька, ты работай, только эти острые штуки, мой сладенький, лучше не бери. Ты крась лучше. Кисточки — они такие мягкие.

Пухлые Балагины щёки медленно залило румянцем, он с ужасом глянул на ребят и опустил голову. А Андреич отвернулся и гулко раскашлялся.

Потом, когда мать ушла и Балага взял стамеску, Женька сделал испуганное лицо, бросился к нему и закричал:

— Положи скорее, брось её, мой сладенький! Возьми лучше кисточку.

Ребята засмеялись, но Андреич ужасно рассердился и коротко сказал:

— Прекрати. Ещё раз услышу — выгоню. Тоже мне, мастер — золотые руки.

Балага ожил, а Женьке стало как-то не по себе.

Он представил на месте Балаги себя и даже головой замотал.

Потом они шли с Балагой домой и молчали. А у Петькиного дома Женька сказал:

— Слышь-ка, Балага… Это… Хочешь, давай вместе клипер делать станем?

Балага счастливо улыбнулся и ответил:

— Не. Я эсминец делаю. С электромотором.

Они постояли ещё немного, поковыряли землю носками ботинок, потом Балага сказал:

— Вот видишь, я же тебе г-говорил, а ты не хотел. Андреич-то, а?

— Да-а, — сказал Женька и побежал домой.