Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы - Страница 30

— Есть, — Кешка кивнул, — хочешь, возьми себе.

— Мне?! И тебе не жалко? Кешка, тебе совсем не жалко?

— Не жалко, — ответил Кешка, — у меня ещё одна есть.

Он хотел добавить, что если бы у него не было второй, ему бы и тогда не было жалко, но он промолчал и счастливо засмеялся.

А Санька внимательно поглядел на него и взялся за вёсла.

И они поплыли к берегу.

Рассказ

Попал туда Женька случайно. Из-за Балаги и черешневой трубки. Про трубку будет дальше. А Балагу зовут Петькой, только никто его по имени не называет, зовут по фамилии — Балага.

Он давно уже приглашал с собой Женьку, но тот только усмехался.

Женька был человек гордый. Он воспитывал в себе мужество и суровость, ему это очень было нужно. Для будущей жизни.

— Чем же вы там занимаетесь? Вяжете? Или, может, вышиваете, как моя тётка? Она целыми днями вышивает, — ехидно спрашивал он Балагу.

Балага от возмущения наливался тугим румянцем и начинал громко заикаться:

— Т-ты ведь не зна-а-ешь, а говоришь! М-мы там к-корабли строим, понимаешь? Разные, к-какие захотим. А ты г-го-воришь — вышиваем! А сам не знаешь!

— Заладил: понимаешь, не знаешь. Я тоже могу из газеты кораблики складывать.

— Мы из д-д-дерева делаем! — выкрикивал Балага.

— Что ж вы — садитесь в кружок и строгаете по очереди чурку? — не унимался Женька.

Балага внимательно смотрел на него, понимал наконец, что Женька его поддразнивает, и махал рукой.

Балага удивлялся Женьке. Когда во Дворце пионеров открылся судомодельный кружок, он думал, что Женька первый туда побежит.

Уж кто-кто, а Женька в 5-м «а» знал о море и кораблях больше всех.

И у него была настоящая тельняшка. Женька носил её зимой и летом, сам стирал и гладил. Даже в мороз он ходил с расстёгнутым воротом, чтобы все видели его тельняшку.

Однажды Лев Григорьевич, учитель математики, назвал его в шутку «братишкой». Так во время революции звали матросов.

Слово это крепко прилепилось к Женьке и очень ему нравилось.

Тельняшку подарил Женьке дядька, бывший военный моряк. Он же заразил Женьку неистребимой, какой-то даже болезненной любовью ко всему морскому.

От города, в котором они жили, до моря — многие сотни километров, но это ни капельки не мешало Женьке считать себя будущим моряком. Это было дело решённое.

Он перечитал все книжки о море, какие были в городской библиотеке. Звонкие, яркие морские слова тревожили Женьку; он приставал к дядьке, заставлял по десять раз рассказывать о его моряцкой службе.

И дядька делал это с удовольствием. У них была такая игра: дядька задавал всякие каверзные вопросы, а Женька должен был без запинки отвечать.

— Что такое клюз?

— Отверстие в носу судна для якорь-цепи.

— А что такое тузик?

— Одноместная шлюпка.

— А кильсон?

— Это такой брус в трюме, который проходит над килем.

— А комингс?

Женька не знал. Он растерянно хлопал ресницами и морщил лоб.

А дядька хохотал, радостно потирал широченные тёмные ладони и гремел на весь дом:

— Ага! Не знаешь, братишка! Давай, давай докапывайся! Узнаешь — доложишь.

Тётя отрывалась от вышивания, качала головой и недовольно ворчала:

— Связался чёрт с младенцем. Что у старого, что у малого — одни глупости в голове.

Она не любила море. Радовалась, что оно далеко и дядька, как все люди, каждый вечер приходит домой. Женька всегда удивлялся, как она странно менялась, когда слышала о море. Обычно мягкая и добрая, тётя становилась злющей и ехидной, едва только дядька вспоминал свою службу и корабли. Обязательно вставляла такую фразочку, что дядька смущённо затихал.

Комингс… комингс… Женька начинал докапываться.

Через несколько дней, перерыв кучу книг, он узнавал, что «комингс» всего-навсего высокая ступенька перед каютой. Чтобы туда в шторм не попадала вода.

А в судомодельный кружок Женька идти не хотел. Просто он считал, что все эти кружки-кружочки — занятие для девчонок.

Ко дню рождения дядьки Женька решил подарить ему трубку. Решил сам сделать и подарить. Во всех книжках морские волки курят трубку.

Он отпилил засохшую ветку с черешни и стал вырезать из неё чубук. Нож был тупой. Он снимал тоненькую прозрачную стружку с розоватой, крепкой, как железо, древесины и всё время соскальзывал.

Через час на большом пальце правой руки Женька натёр здоровенный волдырь. А кончилась эта затея тем, что нож, в очередной раз соскользнув с упрямой чурки, с силой воткнулся в Женькину ногу чуть повыше колена.

Женька заорал, выдернул нож и увидел, как из дырки в брюках потекла кровь.

На крик прибежала из кухни тётя, заохала, запричитала и съездила Женьке по затылку. Потом стащила с него штаны, перевязала ногу и отобрала нож.

— Ах ты, байбак, наказание ты моё божье, — приговаривала она. — Была бы мать жива, так хоть выпорола бы тебя. Но ты погоди, я сама до тебя доберусь. Или дядьке скажу. Он тебе задаст.

Женька усмехнулся — дядька задаст. Никогда ему дядька не задаст, не такой он человек. Да и тётя тоже только притворяется, а у самой глаза смеются.

Нога-то ладно, нога не отвалится, но с трубкой надо было что-то придумать. Голыми руками, да ещё с волдырём на пальце её не сделаешь.

И тогда Женька вспомнил о Балаге.

Балага говорил, что у них в судомодельном инструментов — завались. И тиски, и рубанки, и свёрла — всё, что надо.

Когда Женька вошёл с Балагой в большую светлую комнату, он оторопел: прямо на него, чуть откинув назад мачты с упругими парусами, летела невиданной красоты бригантина.

Вся белая, как чайка, она неслась на Женьку, целясь ему острым полированным бугшпритом в грудь.

Это было так неправдоподобно, что Женька резко шагнул, почти отпрыгнул в сторону и только тогда разглядел, что бригантина стоит на прозрачной плексигласовой подставке.

В комнате засмеялись, и Женька увидел трёх незнакомых мальчишек и небольшого роста, почти квадратного, человека с красным лицом и совершенно лысой загорелой головой. Человек прогудел густым хрипловатым басом:

— Думал, столкнётесь, а? Молодец, что посторонился. Парусникам надо уступать дорогу.

— Это бригантина? — прошептал Женька.

— Ишь ты! Знаток! Угадал. А сам кто таков будешь?

Женька сказал. Человек потёр узловатыми корявыми пальцами лысину и улыбнулся.

— Пришёл? Ну, ну! Молодец. Пётр о тебе рассказывал.

— Какой Пётр? — удивился Женька.

— Да вот этот. Дружок твой.

— Ах, Балага, — догадался Женька.

— Балага. А меня зовут Андреич. Евлампий Андреич Лигубин. Для вас, пацанов, просто Андреич. А теперь говори, что ты будешь строить.

Женька растерялся, хотел сказать про трубку, но взглянул на бригантину и раздумал. В комнате радостно пахло сухим звонким деревом. Женька потоптался на месте, оглядел верстаки, аккуратно развешанные инструменты и тихо спросил:

— А я сумею?

— Научим, — коротко ответил Андреич.

Женька умолк и задумался. Андреич и мальчишки куда-то отодвинулись и исчезли.

Остался только изящный со стремительными обводами парусник.

Он слегка покачивался на синих пологих волнах и нёсся вперёд, навстречу тяжёлому нездешнему солнцу.

У штурвала, до блеска отполированного моряцкими руками, нёс вахту он, Женька.

Чуть расставив ноги, он стоял на выскобленной добела палубе и курил черешневую трубку.