Коснувшись неба - Страница 18
В принципе основные решения ТБ-3 повторяли ТБ-1, с той только разницей, что второй тяжелый бомбардировщик был намного больше первого. Взлетный вес самолета равнялся 21 тонне. Подобного гиганта не было еще в истории авиации. Его экипаж состоял из 8 человек, включая и радиста. Внутри крыльев самолета пролезали механики, следившие за работой 4 моторов. От атаки истребителей противника ТБ-3 защищали 8 пулеметов. Он нес бомбовую нагрузку в 2 тонны. Дальность полета приближалась к 2,5 тысячи километров, а скорость - к 300 км/час. Впрочем, такую скорость ТБ-3 смог развивать, когда на нем были установлены 4 микулинских мотора М-34, снабженных авиационными редукторами.
То, что АГОС построил такую махину, поставило перед конструкторами проблему - как отвезти самолет на аэродром. Выяснилось, что при транспортировке его на Ходынку он будет задевать за трамвайные провода. Пришлось ночью вызывать ремонтников, чтобы они снимали трамвайные провода на пути следования.
В 1929 году коллектив ЦАГИ взял социалистическое обязательство: закончить к 1 Мая пассажирский самолет АНТ-9 (где Архангельский стал уже ведущим по всей машине). Об этом сообщали газеты. Они же следили за ходом выполнения социалистических обязательств.
К 1 мая 1929 года самолет был готов. Его создателям оказали большую честь: АНТ-9 - "Крылья Советов" было решено выставить на Красной площади, чтобы первомайские колонны демонстрантов могли воочию убедиться в успехах молодой советской авиации и полюбоваться на новый самолет. Сам Архангельский во время демонстрации сидел в самолете. После парада в самолет зашел К.Е. Ворошилов. Архангельский показал ему машину. Внимание Ворошилова было закономерным: уже было принято решение провести демонстрационный перелет АНТ-9 по маршруту Москва Берлин - Париж - Рим - Марсель - Лондон - Берлин - Варшава - Москва.
Пилотировать "Крылья Советов" было доверено Михаилу Михайловичу Громову. И этим обстоятельством Архангельский, назначенный техническим руководителем перелета, был особенно доволен. Ведь он знал Громова еще с 1917 года, когда тот учился в Московской школе воздухоплавания, организованной Жуковским. В состав делегации вошли представитель Осоавиахима Зарзар, фамилию которого Архангельский тут же, прочтя наоборот, переиначил в "раз - раз", и группа московских журналистов во главе с Михаилом Кольцовым. В их числе были Александр Гарри и известный карикатурист Борис Ефимов.
Вылет состоялся поздно ночью 10 июля точно по программе полета, что позволило Кольцову с ехидством заметить: "...Мы тоже начинаем с некоего рекорда. Начальство еще за полторы недели назначило старт "Крыльев Советов" на десятое июля, в три утра. И мы, вопреки плохой погоде, поднимаемся вовремя, без откладываний и переносов; первый случай за все время больших советских перелетов. Чего доброго, к концу пятилетки и заседания будут начинаться у нас вовремя!"[6]
О том, как проходил перелет, рассказывал Кольцов в своем репортаже:
"Если не считать шума, пассажиры советской воздушной яхты находятся при полных удобствах. Кабина просторна и широка, почти как московский трамвай. Кресла устроены отлично. В них можно сидеть, смотреть в широкие вагонные окна, можно полулежать и, отпустив ремень, лежать в почти горизонтальном положении. В кабине (кабиной Кольцов называет салон. - Прим. автора.) два шкафчика пароходно-буфетного типа, шторы, занавески, багажные сетки, даже крошечная прихожая с вешалкой площадью приблизительно как в новых московских кооперативных квартирах. И, наконец, уборная, которая приводит в простодушный восторг всех осматривающих самолет. Большой надобности в этом учреждении не ощущается, оно устроено больше для демонстрации нынешнего человеческого благополучия в воздухе. Мол, все как у людей, и даже вот - пожалуйста, Во время долгого пути никто не использовал маленькое отделение по прямому назначению, лишь один из летящих шесть раз уединялся и, как выяснилось, там благодушно курил, что строжайше запрещено и довольно опасно.
Выпуском "Крыльев Советов" наша авиационная промышленность начала новый этап. Три года назад мы сделали первую смелую вылазку в Европу на наших легких боевого типа самолетах. Сделали, не осрамились. Птицы оказались крепкие, хорошо сколоченные, легкие, быстрые. Больше того, первые авиационные моторы советского производства оказались во многом не хуже заграничных. Один из них честно перенес сухопутный без поплавков аппарат через Черное море, вызвав недоверчивое изумление иностранцев. Когда наш Р-1 сел на аэродроме в Анкаре, представители французских фирм, подкупив охрану, ночью лазали проверять, нет ли надувательства, не подсунут ли большевиками под видом своего мотора "Нэпир" или "Испано-Сюиза".
Время это уже давно позади, оно нам самим кажется золотым детством. Советская промышленность ушла вперед за сто верст. Западу не верится в наши успехи: не верится потому, что трудно поверить, где же в отсталой стране наладить такое передовое из передовых точнейшее техническое производство. В связи с прилетом "Крыльев Советов" берлинский "Форвертс" поместил крайне кислую заметку: новый-де московский самолет на самом деле не московский, а немецкий, его строили в Москве бывшие инженеры Юнкерса, точно копируя последнюю германскую модель "Рорбах". Этот самый "Рорбах" показывали нашей экспедиции в Берлине, и мы можем с полной ответственностью сказать: "Ничего подобного". То же и о работниках ЦАГИ, которыми мы гордимся именно как своими...
...Вокруг Громова, в его маленькой стеклянной каюте все дышит организованным, почти дремотным спокойствием. Мягко плывут стрелки на приборах, холодно поблескивают винты и ручки. Рядом с громовским сидением и рулевым управлением - точно такое же во втором экземпляре. Это для сменного летчика при очень долгих полетах. Первый пилот может задремать, совсем уйти из каюты - управление автоматически перенимается на втором сидении. Сегодня здесь для начала сидел бортмеханик Русаков. Но он преждевременно ушел в пассажирское отделение и, закутавшись головой в плащ, задремал, как араб в пустыне. Прекрасный механик знает наизусть каждую извилину винта в трех моторах нашего АНТ-9, но очень молодой "борт". На борту самолета он еще не совсем в себе, и это сразу сказалось. Место Русакова занимает Зарзар, начальник нашей экспедиции. Он практикуется в управлении самолетом, изучает, параллельно Громову, действие рулей. Пилоту от этого не легче. Он, к тому же, о чем-то беспокоится. Что-то ему нужно. Несколько раз оборачивается он, и через дверь смотрит в общую каюту. Что ему? Хвост аппарата взмывает что ли? Или карта не та?.. Только в Берлине выяснились истинные причины громовского вопросительного взгляда. Единственное яркое чувство, которое наш летчик ощутил во время своею блестящего перелета, давшего новый рекорд советской авиации, было чувство острого голода, соблазнительные мысли о куске копченой колбасы, о бутерброде с сыром и маслом".[7]
А вот Архангельскому в перелете приходилось трудно. Вместе с Громовым они появились на аэродроме умопомрачительно элегантные, в галстуках-бабочках. Архангельский был аккуратен, он носил френч, галифе, краги и фуражку с авиационной эмблемой - а тут особенно: ведь он летит представлять не только АГОС и ЦАГИ, но и всю советскую авиапромышленность.
В полете же, невзирая на грохот моторов, Кольцов то и дело донимал его вопросами. Когда Архангельский знаком показал, что не слышит, Кольцов тут же написал записочку. И регулярно обстреливал записочками весь полет. Архангельский заметил, что и прославленный карикатурист Борис Ефимов внимательно поглядывает на него. А стать "героем" его творчества Архангельскому уж никак не хотелось. После в ЦАГИ замучают остротами. В конце полета он почувствовал, что его начинает укачивать. Он, превозмогая себя, напряженно слушал рокот моторов. Наконец Громов лихо зашел на посадку на Темпельсгофский аэродром.
"Крылья Советов" встречали торжественно. Оркестр исполнил "Интернационал" и "Дойчланд, Дойчланд юбер алес", стрекотали кинокамеры, вспыхивал магний фоторепортеров, произносили речи, тут же поднимали бокалы с шампанским.