Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ) - Страница 25

– Давай овсянки. И так позавчера всякую дрянь весь вечер жрали.

– Рыба, говоришь, копчёная... – Пашка даже не делает вид, что не расслышал. Просто игнорирует.

Закусывать пиво овсянкой, ага, щас. Не для этого он над репликатором извращается, чтобы овсянкой давиться.

Из ванной появляется его мрачнейшество, уже при халате и тапочках. Сушилку он не признаёт, поэтому волосы всё ещё мокрые.

– Пашка, доиграешься. – Сообщает, опускаясь на стул. – Гастрит, конечно, лечится, но не до конца. А после выше риск повторного и следующих проявлений.

– Ладно, ладно, уговорил, – выставить вперёд ладони. – Реплицирую овсянку. И рыбу. Так нормально?

Репликатор приветливо пикает, открывая дверцу. На панели ввода мигает зелёная лампочка.

И всё ещё пахнет дегтярным – или какое оно там – мылом, и от этого запаха крыша медленно съезжает с законного места. Это всё ассоциативная привязка. Дегтярное мыло – Боунс.

– О чём думаешь, хитрая твоя задница?

– О твоей ворчливой заднице.

Чехов роется в карточках для репликатора. Овсянку-то нашёл быстро, Боунс ей часто забавляется, а вот рыба была на самом дне. Подписана как “вишнёвое мороженое”. Это при записи чистых не нашлось, пришлось эту переписывать.

– А я думаю, как много пересечений у двух людей, живущих в одной комнате, – на заднем плане тихо пискнул сообщением падд. – Это о предметах. С одной стороны какой-то объём предметов, с другой, но помещение-то одно, получается, при совмещении этих объёмов что-то невольно остаётся за пределами совместного обитания… Кирк, скотина, пожрать нормально не даст… о чём я? О том, что оставшееся в какой-то мере характеризует проживающих как целостное единство. – Теперь тихий писк отправки сообщения. – То, что они друг у друга не повыкидывали и с чем смирились.

– Ну, служащим Звёздного флота в этом отношении проще, наверное...

Пашка выкладывает из репликатора рыбу, задаёт овсянку. Внутри радостно зудит мыслью, что овсянка пропитается остатками рыбного запаха.

– Нам положены личные падды – и они есть, паддами друг друга не попользуешься. Нам положена типовая конфигурация стен и мебели – она есть...

Пикнула овсянка. Теперь – пиво, причём, не забыть переключить температурные характеристики на холодное. А то горячее – жуткая гадость.

– Да это я к тому, что некоторые никак не могут уместиться в пространстве. – МакКой хмыкает. – Проехали.

Через пять минут пиво готово – исходит пузырьками на столе, рыба порезана, ложка стоит в овсянке.

Пашка тасует карты. Улыбается.

– Ну, доктор МакКой, – подмигивает мрачно-довольному Боунсу, – на что играем, м? Я вот уже знаю, что тебе задам, если выиграю. А ты?

– Ты неделю не реплицируешь ничего вредного, – МакКой со скрещенными руками откидывается на спинку стула. Теперь точно довольный.

– Ха, думаешь, уделал?

Пашка начинает раздавать.

– Если я выигрываю, то завтра в середине альфа-смены ты приходишь на мостик, обнимаешь Кирка и говоришь, что он самый лучший капитан и друг... – Издевательская пауза, – и что ты души в нём не чаешь. Вот!

Последняя карта шлёпнулась на стол рубашкой вверх. Козырь – пики.

– А что тебе с этого будет, мне интересно? – МакКой накрыл карты разведёнными пальцами, одним плавным движением ладони подтягивая их к себе.

– А я на видео сниму.

– Выложишь в общую сеть? Или для личного просмотра?

Теперь ещё и ехидно.

– Не, в общую сеть Сулу выложит, а мне так. Чтобы знать, что ты бываешь милым и добрым.

Пашка смотрит на него самым чистым взглядом из своей коллекции чистых взглядов. И улыбается открыто.

МакКой небрежно пожимает плечами. Отвлекается секунд на пятнадцать, чтобы ответить на очередное сообщение, после чего кидает на стол первую карту.

– Мостик подумает, что я заболел. Тебе оно надо, а, Пашка?

И взгляд даже хитрый, пожалуй.

– Да пусть что хотят думают.

Его запах, его насмешливый взгляд, его голос. Пашка чуть привстаёт, едва не смахнув со стола бутылку, и целует Боунса – горячо, импульсивно, почти жадно.

Он отвечает, тут же зарывая пальцы в его волосы. Пальцами другой руки слегка проводит по кромке уха, от середины хряща и вниз, хрен знает почему, но от этого несложного движения, особенно повторённого раз так пять, обычно срывает крышу, унося её куда-то в дальний космос.

Пашке жарко. Хитрый и коварный план обыграть доктора в карты тает в мареве желания, и вообще не до карт сейчас, когда внутренности в узел перекручены. И сердце колотится как безумное. И давит на живот твёрдая кромка стола, а на член – жёсткая ткань форменных штанов.

– К чёрту карты, – хриплым шёпотом в его губы. – Трахни меня.

В волосах с силой сжимаются пальцы – всего на секунду.

– Вали на кровать.

Кирк прыгает на одной ноге по своей каюте, потрясая тупой вулканской статуэткой. Мало того, что решили со Споком съехаться, мало того, что теперь каюта капитана напоминает логово разврата, так ещё и на ноги падает всякая ересь. Не кирковская ересь-то, иначе так обидно бы не было.

А Спок стоит в дверях, рожа невозмутимая, только по связи беспокойство чувствуется.

– Спок, твою… карамельку!!! – Кирк чуть не падает, но демонстрирует ему виновницу своих страданий. – Это, блять, что?!

– Это вулканская богиня логики. Статуэтка является необходимой частью медитаций, кроме того, представляет собой историческую и культурную ценность. Джим, тебе лучше поставить её на пол, чтобы не уронить на что-нибудь ещё.

– Я её на ногу уронил!!! На свою ногу!!!

Вот теперь хочется эту тяжеленную завитульку об пол грохнуть. Это нормально – забить на то, что любимому чуть ногу не размозжило, и думать о статуэточке?

Кирк останавливается, набирая воздуха для ругательной тирады, но осекается. Это же Спок. Ему нельзя сказать: «Ты меня не любишь», «Тебе на меня плевать», «Я тебя ненавижу». Ничего такого, потому что он же буквально поймёт. А это пиздец.

– Ты… – Вот и стоишь, воздух ртом ловишь как какая-то рыба. – Ты… Спок. Как мне тебя отругать, а?

Он подходит, отбирает чёртову статуэтку, отставляя её в сторону, опускается рядом на колени. Чуткие пальцы пробегаются по пострадавшей стопе, слегка надавливают. Кирк морщится, боль на самом деле чувствительная, но вулканец касается ещё раз, жмёт где-то, и она начинает стихать, правда, при этом сама нога до лодыжки странно немеет.

– Большая доля вероятности, что есть повреждение костей. В ступне они имеют достаточно сложную структуру. Джим, тебе надо в медотсек.

– Да блять…

Теперь Кирку стыдно. Он же чувствует, что Спок и правда за него переживает. А своими воплями заставил переживать ещё сильнее.

А ещё медотсек – это проблема. К работающей гамма-смене идти как-то несолидно. Капитан уронил себе на ногу вулканскую статуэтку, пока с любовником съезжался. Идти к Боунсу…

Боунс теперь занят постоянно, как с Чеховым сошёлся. Хрен выцепишь. И сейчас, скорее всего, занят… постельно. Прямо как сам Кирк, когда только со Споком встречаться стал.

Да Кирк и сейчас не против, это Споку нельзя. Перегрузки, чтоб его, на нервную и кровеносную системы противопоказаны.

– Спок… – уже спокойнее, – ты это… так сильно не переживай.

– Джим, – Он поднимается и подныривает под руку Кирка, позволяя ему опереться на себя и перестать качаться на одной ноге, – я уже давно понял, что ругательства являются нормальной эмоциональной реакцией землян на сильную боль. Ты вполне можешь ругаться, и я не стану воспринимать это на свой счёт.

– Эм… – Прыгать на одной ноге неудобно, да ещё и изъясняться надо. – Точно? А если я буду орать, типа, ненавижу тебя, гоблин остроухий?

– Я же сказал: не буду, – Спок повёл его к двери, но у порога вдруг резко подхватил на руки. Сделал это без малейшего усилия.

– Этот способ транспортировки окажется наименее болезненным и долгим для тебя, – пояснил невозмутимо, потащив Кирка по коридору.

– Блять, мне щас белого платья только не хватает.