Космос, Чехов, трибблы и другие стрессы Леонарда МакКоя (СИ) - Страница 22

– Чую, обогатится моя коллекция аллергиков, – тут же реагирует МакКой. – Если эти идиоты умудряются даже в репликаторе наделать такой дряни, не представляю, что будет после хотя бы двух лет на разных планетах! Хвала тому, кто в корабельный устав вписал запрет на животных в каютах, а то к растениям добавилась бы ещё экзотическая шерсть.

– Ну, знаешь, у трибблов тоже шерсть экзотическая, и ничего. – Как будто веселеет. Даже улыбается слегка. – Ты когда-нибудь думал о том, что от всех опасностей невозможно уберечься?

– От всех – невозможно, зато реальна минимизация. А трибблы в плане катализатора аллергии примерно как кошки, – МакКой высвободил руку из-под плаща, чтобы помогать себе жестами, – то есть, процент аллергиков с учётом того, что астма сейчас успешно лечится, невысок. Другое дело какая-нибудь квадралианская сухопутная каракатица. Кожный покров фиолетовых – это самые красивые, называются «звёздными», потому что панцирь похож на объёмное фиолетовое звёздное небо, – так вот, они выделяют редкое химическое соединение, практически в семидесяти процентов случаев вызывает аллергическое удушье, но не мгновенное, а спустя четыре часа после вдыхания. Игра на выживание с самим собой. Продавцы об этом не спешат сообщать обычно.

– Ну, я-то в аллергиях не силён... – Пашка останавливается, поднимает голову. Смотрит на свинцово-сереющее небо. – Кажется... года четыре мне было, когда я выпросил у родителей лысого медузианского суриката. Ты должен о них знать. Так вот у него оказалась совсем дурацкая аллергия. На человеческую слюну.

– Ты его что, лизал? – МакКой несколько опешил.

– С дуба рухнул? – Пашка смотрит на него круглыми глазами, а потом расплывается в улыбке. – Ты... чихнул я на него. Понимаешь?

– Знаешь, после пяти лет знакомства с одним оригиналом… – Боунс поёжился, промозглый дождевой холод начал заползать под одежду, – я всегда ожидаю только самого бредового и худшего. Откуда бы иначе я узнал об этих чёртовых каракатицах.

– А... – Паша зябко прячет руки в карманы. – Аллергик со стажем? Космический торговец?

– Я про нашего капитана, – Боунс смотрит на небо. Ни намёка на просвет в тучах, хотя обычно перед закатом тут проясняется. – Полтора года назад он чуть не задохнулся из-за этой каракатицы. А когда откачал его, давай говорить, чтобы мы её не убивали, потому что красивая. Красивая! Как тебе?

– Похоже на нашего капитана...

Паша снова задирает голову вверх. Ему на нос падает крупная капля, от чего он смешно дёргается и морщится.

– А ты знаешь, что красоту можно обосновать математически?

– Золотое сечение, спираль Фибоначчи? – интересуется МакКой, рассматривая его. Давненько он не рассуждал о высоких материях на почти трезвую голову.

– Соотношение числовых кодов цвета, пропорциональность, и да. Золотое сечение. Любой аспект красоты можно обосновать математически. Даже музыку можно высчитать.

Паша смотрит в небо. Его глаза сейчас светлые почти до прозрачности.

– Дождь усиливается. – Буркает тихо. – В общежитие не успеваем.

– Ну и чёрт с ним, – МакКой осматривается. Ещё метров пятьсот, и боковая дорожка уходит в город. Там, конечно, есть кафе, можно и согреться, и наконец-то выпить нормальный, нереплицированный кофе, но что говорить, сидя на одном месте, когда и на ходу не особо соображается? – Ты не замёрз, случаем? А то местные простудные вирусы ещё не особо изучены.

– Да, вроде, не так уж и холодно... – Пашка смотрит на него с хитринкой. – Слышал про русские зимы?

– Не доводилось. – МакКой останавливается под раскидистым деревом с фиолетовыми гроздьями цветов. Под ним более-менее сухо.

Пашка встаёт рядом, прислоняется спиной к коре.

– Русская зима – это когда дышать холодно. Когда на улице минус сорок, небо ясное, в воздухе крупинки инея. Правда, сейчас чистый снег мало где можно встретить.

– Я не видел земной снег. – Рядом покачивается ветка с цветами, и Маккой отводит её от себя подальше. Они чем-то похожи на резиновые, а пыльца вообще изумрудная. – Только на других планетах.

– Никто не видел настоящего снега, если не был в русской Сибири, – говорит Пашка уверенно и, вроде, порывается начать лекцию про Россию, но отвлекается на пискнувший падд. Ставит перед собой, тыкается пальцами.

МакКой разглядывает цветок. Он бы порассуждал о снеге, но на ум приходят только обморожения. Поэтому он под дождевиком суёт руки в карманы. Заметно холодает – солнца садятся. Плотнеют тучи на небе, и в парке начинают зажигаться первые, пока тусклые фонари. Видно сквозь листву.

– Эта чёртова планета должна была уже потонуть в дожде, – замечает зачем-то. – И зима тут тоже есть. Короткая. Но при таком количестве осадков…

– Когда мы рассчитаем орбиту, – Пашка закрывает падд, – то долго нас тут не продержат. А мы близки. Ладно.

Он отталкивается спиной от дерева, надевает капюшон дождевика.

– Пошли обратно? Свидание хреновое получилось, а в общежитии есть горячий пунш и шахматы.

– Моё последнее свидание было десять лет назад, – МакКой с облегчением выходит из-под дерева. – Даже больше, погоди… восемнадцать, значит… четырнадцать лет назад. Неудивительно, наверное, что хреново получается. Просвети, зачем на них вообще ходят?

– Не знаю, – Чехов пожимает плечами, – я вообще думал, что ты откажешься.

– Я рассудил, что раз ты предлагаешь, тебе надо, а мне… не сложно.

– Ну, теперь я знаю, что капитану нельзя давать фиолетовых каракатиц, это полезное знание.

Пашка легко шагает спереди, шурша сиреневым дождевиком.

– Да и темы для разговоров – не мой конёк, – признаётся МакКой, глядя на оранжеватые блики фонарей в блестящей защитной ткани. – Вот о чём я могу рассказать, чтобы тебе было интересно? Ерунда получается.

– Ну, не знаю. – Пашка резко разворачивается. Теперь он идёт спиной вперёд, лицом к МакКою. – Боунс, ты чего посмурнел? Вообще, – расплывается в улыбке, – я доволен. Представляешь, если Сулу рассказать, что я тебя на свидание стаскал? Страх и ужас медотсека с цветком в петличке.

– Не было цветка, – хмуро отзывается МакКой. – Правда, если сказать Кирку, он не только цветочек пририсует в своём… оригинальном воображении, но и букет цветов. С бантиком. И вообще не упади.

– Ну, что его не было, только мы с тобой знаем...

– Это шантаж такой?

– Да в мыслях не было.

Пашка явно доволен. На улице хмарь, слякоть, а он улыбается счастливо, будто в солнечный день гулять вышел. И кудри из-под капюшона выбиваются.

– Вот так я и поверил. – МакКой его нагоняет, чтобы перестал идти задом. – Горячий чай нужен точно, – добавляет выскочившую откуда-то сбоку мысль, – и лучше в тепло. А там уже, сидя в одеяле, будешь думать, как красочнее описать мой гипотетический цветочек.

Романтика, блять, это цветочки, свечки, незаправленная постель с ароматизированными простынками и какая там ещё бывает ерунда.

Но никак не тарелки с недоеденной кашей на столе, приглушённое освещение комнаты общежития, сушащаяся сырая одежда, мерцающий на столе падд с недописанным отчётом, кружка самодельного глинтвейна и задрыхнувший на тебе Павел Чехов. Так умотался со своими орбитами, что после еды и попытки рассказать про русский самогон отключился почти сразу. Будить его не особо тянуло, потому МакКой примостил кружку на упругом матрасе, надеясь, что не булькнется, и дотянулся до падда. Пашка спал на нём поперёк, как навалился, потому падд было удобно пристроить на его спине.

Пальцы привычно принялись набирать предложения и сводить в таблицы сведения, полученные из данных его группы. В основном исследования первых образцов. Завтра предстояла их погрузка на борт.

Через полчаса глинтвейн был допит, отчёт отправлен, поэтому МакКой зевнул и попытался выползти из-под юного гения так, чтобы не потревожить его сон. Задача оказалась непосильной.

Стоило сдвинуть ноги, лейтенант завозился, поднял голову (на щеке виднелся отпечаток тканевых складок). На Боунса посмотрел непонимающе.