Космос – моя работа. Записки конструктора. - Страница 4

Мастерить что-то руками, и делать необходимые дела по дому было в те годы не единственным моим занятием. Катание на санках, а затем на так называемой тарантайке, было одним из уличных развлечений. Котельнич – холмистый город. Особым удовольствием было катание по ул. Октябрьской от начала улицы Свободы до моста через реку Котлянку.

Хороших санок у меня не было. Они были тоже самодельные, на них мы возили хворост из леса и мешок картошки с рынка. Очень быстро вступили в моду у детворы «тарантайки». Сооружение это состояло из двух досок, сбитых крестом, к которым крепились три конька. Два крепились на поперечной доске неподвижно сзади, а передний – третий конек – крепился на подвижной площадке, которая на оси крепилась к продольной доске. Подвижная площадка имела ручки. Катались на тарантайке обычно лежа, руками управляя передней площадкой. Если дорога была достаточно укатанной, то уносило от ул. Свободы до середины моста через Котлянку.

Я хорошо умел кататься на коньках. Коньки привязывались к валенкам верёвкой или сыромятными ремнями с закруткой палочкой. Первые катания начинались с момента замерзания рек: сначала Котлянки, а затем и Вятки. Кататься по ещё неокрепшему льду считалось большим шиком. В этом был особый волнующий интерес, лед был прозрачен и слегка потрескивал. Конечно, это было и опасно. Катались также по дорогам и тротуарам, покрытым укатанным снегом. Поскольку улицы имели большой уклон, то тротуары имели ступеньки. Тогда, разогнавшись под гору, по тротуару можно было прыгать, как с трамплина.

С 1943 г. в городе у леспромхоза появились несколько американских автомобилей студебеккер. Была придумана новая забава: кататься сзади за этими машинами, зацепившись за борт специально выгнутыми крючками из толстой проволоки.

Особым увлечением было катание с крутых берегов Котлянки и прилегающему к ней Логу на одной лыже. С таких крутых берегов и на двух-то лыжах было ехать опасно. Все это, безусловно, было полезно для здоровья. Я и сейчас вспоминаю, как наяву, ту необыкновенно приятную усталость, с какой возвращался после катания домой.

Были, конечно, и опасные увлечения, связанные с мальчишеской любознательностью. Это относилось к коллекционированию военного снаряжения. Через Котельнич тянулись бесконечные эшелоны с разбитой военной техникой. Везли ее на Урал на переплавку. Как правило, везли ее на открытых платформах. Внутри разбитых машин и танков можно было найти что угодно: от заряженных патронов и касок до боевых мин и гранат.

В Котельниче было несколько случаев, когда ребята подрывались при попытке их разоружить. Был и у меня арсенал военного снаряжения, который я втайне от мамы хранил на чердаке дома.

Из всех культурных мероприятий было кино. Единственный кинотеатр города, который находился на Советской улице (сейчас там спортивный зал), всегда был заполнен. Шли в основном специальные выпуски, рассказывающие о военных действиях, и довоенные фильмы. Очень понравился фильм «Два бойца», выпущенный уже во время войны. Песню «Темная ночь», которую исполнял там Марк Бернес, пели и дети, и взрослые. Я помню, что, как заезженную пластинку, пел ее, катаясь по Октябрьской улице на тарантайке.

Не помню, чтобы в школе в эти годы были какие-то развлекательные мероприятия. Зато хорошо запомнились посиделки у наших соседей Толстобровых, которые они устраивали по долгим зимним вечерам при свете коптилки. Любил я ходить на них. Жили они в мезонине нашего дома. С кухни в мезонин вела крутая лестница, которая в мезонине перекрывалась большой лежащей дверью – западней.

Вечером собиралась вся семья Толстобровых: Василий Алексеевич, его жена Ксения Никитична, дочь Тоня и их родственница девушка Гутя (последним было по 17–19 лет). В компании всегда веселее коротать вечернее время, зимой оно особенно длинное. Поэтому, истопив печку, я часто в это время оказывался у них. Мама, когда была свободная от работы, тоже присоединялась к этой компании. Пели задушевные русские народные и лирические песни. Мне это очень нравилось. По сути, это были первые уроки пения, еще одного моего увлечения, которое я сохранил и по сей день.

И, наконец, мое основное занятие тех лет – школа. Я с удовольствием пошел в школу, но то ли от общей неустроенности тех лет, то ли от недостаточного влияния на меня моей первой учительницы, в части привития интереса к учебе, занятие это для меня сделалось суровой обязанностью, не доставлявшей мне никакого удовлетворения. Мне были совершенно безразличны оценки, которые я получал. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь ругала меня за них. Правда, двоек за четверть у меня не было, но и к пятеркам я не стремился. У меня была хорошая память, поэтому дома я готовил только письменные уроки. Хорошо дело шло у меня с математикой, но по русскому и правописанию постоянно были тройки, а иногда и двойки. Писал я отвратительно, буквы были корявые, плясали по строчке. Объективности ради стоит сказать, что условия обучения – отсутствие тетрадей и использование печатных книг для правописания и приготовления письменных заданий – не способствовали выработке красивого почерка.

Да и поучиться дома было не у кого. Мама, закончив в детстве три класса церковно-приходской школы, сама писала не лучше меня. Более или менее красиво и отчетливо писать меня научил впоследствии директор Котельничского дома пионеров Федор Яковлевич Ковязин.

Ничего яркого из школьных лет в начальных классах мне не запомнилось, кроме того, что в четвертом классе пришлось сдавать четыре экзамена и дальше во всех последующих классах тоже.

Окончание начальной школы (четвертого класса) совпало с окончанием Великой Отечественной войны. Конечно, я был мал в те годы, а город, в котором я жил, был далеким тыловым городом. Однако, я хорошо запомнил атмосферу тех лет и ту конкретную жизнь в Котельниче и в нашей семье. Мне не забыть голод и холод, продукты, выменянные на вещи у колхозников, хлеб по карточкам или купленный на рынке за большие деньги. Не забыть коптилку как источник света, ночлег дома в полной зимней одежде, включая валенки, пальто и шапку с завязанными ушами. Не забыть эшелоны с разбитой и новой техникой, военных в теплушках, санитарные поезда и раненых в госпиталях, куда мы ходили, чтобы помогать ухаживать за ранеными, развлекать их, читать и писать им письма. Все это досталось на долю детей моего поколения.

В 1943 г. у мамы стало плохо со здоровьем, и её вывели на инвалидность. Длилось это недолго, но летом этого года она не работала. Это позволило нам провести его вместе. Основным нашим занятием были постоянные походы за грибами в сельский лес за деревню Никилята. Сколько мы в это лето заготовили грибов! Попутно шла заготовка еловых шишек для самовара и таганка. Таганком называлось приспособление из небольшого обруча на трёх ножках, на которое можно было поставить сковородку или чугун для приготовления пищи. Снизу таганка горели щепки или еловые шишки. Всё это устанавливалось на шестке русской печи. Для перевозки шишек я сделал тачку. Так что после каждого похода в лес я привозил домой мешок шишек. Жить было трудно, мамина пенсия была небольшая, выручал нас в основном денежный и продовольственный аттестат, который нам присылал в годы войны отчим.

Осенью 1943 года мама утроилась работать парикмахером в эвакогоспиталь. Госпиталь размещался в трёх зданиях: в доме против милиции на улице Советской, где сейчас находится мэрия города, двухэтажном деревянном здании во дворе, называвшимся ранее вторым домом Советов, и двухэтажном деревянном здании на улице Луначарского. Мама стала получать паёк, жить стало легче.

Много свободного времени я стал проводить в госпитале среди раненых. В здании, где сейчас Мэрия города, было глазное отделение. Насмотрелся я там людского горя, многие были совершенно слепые. Как же радовались они каждый раз моему приходу. Я читал и писал им письма домой, каждый раз сопереживая вместе с ними, в какой мере мне это позволял мой возраст. В госпитале я научился играть в шахматы, чему потом я научил многих своих товарищей.