Кошмар на улице мудрологов (СИ) - Страница 1

«Будущее уже не то, что раньше».

Поль Валери

Я снова в Париже и должен решать вопросы с департаментом философии относительно публикации моей книжки (не за свой же счет ее издавать!). И еще, сидя в приемной, я думаю, думаю, думаю… думаю, что очень легко писать о том, чего не знаешь, и гораздо труднее писать о том, что знаешь. В первом случае можно придумать, нафантазировать и очень трудно солгать. Ведь ложь — это осознанное искажение правды. А если ты говоришь о том, чего не знаешь, то ведь так и правду можешь сгоряча ляпнуть. Красота, одним словом. А вот если ты что-то знаешь, тут все намного хуже. Врать — очень нехорошо. И любой литератор вынужден не просто писать, но еще и мыслить, или вот, как я сейчас — думать, анализировать, нравственно страдать… ужас, не правда ли?

Мне в этом отношении гораздо проще. Я написал о предмете сомнительной реальности, а, следовательно, имеющей статус безусловной истинности. Я имею в виду философию моего замечательного друга, родом из небольшого селища на границе Франции и Швейцарии. Внешне мой друг очень походит на бывшего грузинского президента Саакашвили, но считает себя истинным парижанином. Он любит вино, но встречая меня в аэропорту Орли, может выпить и пива. Он большой оригинал мой французский знакомый Гело Шеудженико. Считает себя простецом, но при этом говорит такие сложные вещи, что окружающие твердят о его мудрости.

Он создал свою уникальную систему философии, которая заключается в умении минимальными знаниями творить максимальные открытия. Ибо, если человек знает много всего, то он неизбежно перегружен знаниями того, что сделать невозможно. А Гело, отказываясь от знаний, не имея представления, что нечто в философии — невозможно, начинает действовать и выходит из сферы обыденности в царство шедевральности и уникальности.

Книжка, которую отклонило уже шесть парижских издательств и, наверное, отклонит сам Департамент философии, это резюме наших бесед за бутылочкой вина и кусочками Донаблу (впрочем, иногда, и за бочонком пива — тогда вместо сыра на столе были противные консервированные кальмары). Кстати, я не знаю кто такой Гело Шеудженико. Правда. Я знаю, как он выглядит, чем закусывает, я даже знаю, где он живет в Париже. Но кто он такой — могу только догадываться. Видимо он знает науку, когда-то знал философию, возможно, был преподавателем. В наших беседах проскальзывало что-то эдакое, иногда Сорбоновское, иногда в стиле интеллектуалов из Колледж де Франс.

Как-то я предложил ему совместно написать книжку о французской философии сегодня. У нас была масса бесед, споров и юмористических наблюдений по этому поводу. Мы много говорили, смеялись, иногда даже плакали, всхлипывая от абсурдности реальности. Все наши диалоги просто-напросто просились на книжные страницы, и я ляпнул: «Давай напишем книгу». Гело царственно махнул рукой (сметая стакан с «Бургундским»): пиши, мол. Но тут же, прищурившись, сказал: «Пиши наши диалоги от одного лица. Сделай кружева наших слов так, чтобы твои выводы и вопросы, мои сентенции и поэзия переплелись в один текст. Пиши так, чтобы потом, уже ни ты, ни я не смогли понять, что родилось в голове у тебя — русского, а что у меня — француза. Пиши так, чтобы никто из нас не смог обвинить друг друга в плагиате, пиши о французской реальности русскими шуточками, возводи русскую реальность в парижском антураже и мистицизме. Пиши так, как будто я дал свои мысли тебе на воспитание, а ты свой текст передал мне, дабы я его посвятил в Книгу. Напишешь текст — вышли мне. Я его от мордую. А потом ты его опубликуешь от своего имени, но с указанием и на мой вклад». Очень мой друг Гело не любил интеллектуальную собственность. И частенько бурчал по этому поводу: «Некоторые говорят плагиат, а я отвечаю — традиция».

Два года работы в двух французских полузакрытых учебных заведениях: один на юге Франции в окружении гор и моря, другой в предместьях Парижа. Два года в окружении философии, студентов и коллег по Высшим школам. Но это мелочи. Главное, что два года я пилил и ваял наши разговоры, лепя текст по принципам, изложенным моим другом. Получившийся ком я передал Гело в его любимом Париже. (Брррр, ненавижу консервированные кальмары). Спустя два месяца он прислал текст, который я не узнал. Текст был как бы моим, но все-таки другим. В нем моя галактика смыслов слилась с галактикой Гело, образовав причудливое пространство знаков и образов.

Отчего я говорю о Гело в прошедшем времени? Так ведь наше общение это факт прошлого. А о чем он будет говорить или думать сейчас — для меня загадка (да и для него, полагаю, тоже). И уж тем более негоже говорить о Шеудженико в будущем времени, ведь будущего еще нет, а Гело уже есть. Но есть не как реальность сиюминутная, а как отлитое в слиток прошлое. Не ясно? Да что Вы! Ведь книга хоть чуть-чуть похожа на слиток? Похожа. А значит, она слиток и есть! Но книга посвящена разговором из прошлого. Вот и выходит, что Гело это мое прошлое. Или я не прав?

Париж-Ялта-Евпатория 2012–2018.

ВЛАДЫКИ ЗАПЯТУЛЕК: Запятенок [1]

«Смысл предложения это строгое количественное

соотношение между изложенными

в нем знаками препинания».

Мансур ибн Шудин

— Ольежь[2]! Мы ждем от Вас не только блистательных лекций, но и текстов. В конце концов, помните, что Ваша зарплата зависит от высоты стопки исписанных вами страниц.

— Но месье, сейчас ведь уже не пишут тексты, а печатают!

— Значит от количества клавиш, на которые Вы сумели клацнуть ноготками ваших пальцев, выдавливая свои мысли на мерцающий монитор того уродца, который вы гордо именуете планшет. Не занимайтесь демагогией, а пишите, пишите и обрящете свои евро.

— Месье, но я пишу.

— Лекции?

— Нет.

— Статьи?

— Нет.

— Рекомендации по чтению литературы, которую необходимо изучить для сдачи вашего учебного предмета?

— Нет. Я пишу книгу.

— Превосходно! Это научный трактат?

— Нет.

— Это солидная монография?

— Нет.

— Это сборник статей?

— Нет. Это даже не сборник лекций и методических советов.

— Но, позвольте, что же это такое?

— Я не сказал, месье? Это книга.

— Книга?

— Именно так, месье.

— Но этого вида работы нет в нашем регламенте вознаграждения сотрудников за научную деятельность!

— Мне очень жаль.

— Нет, это мне очень жаль, но нам, вероятно, предстоит расстаться с Вами.

— Из-за того, что я пишу Книгу?

— Нет. Из-за того, что вы не пишите то, что дает статус нашему научно-образовательному заведению, что поднимает его рейтинг в глазах наших спонсоров, что позволяет претендовать на гранты.

— Но что же мне делать месье?

— Пишите методические советы по этапам получения гранта от международной организации.

— Но я же никогда не получал таких грантов и никогда не имел с ними дела.

— Ну и что? Вы, главное, напишите. Мы найдем рецензентов и опубликуем. И вставим эту книгу в отчет об освоенных нами средствах, выделенных попечительским советом Института на повышение конкурентоспособности наших выпускников. А вашукнигу пишите в свободное от научных занятий время. Вы ведь, в первую очередь, преподаватель философии, а не, не…. эээ…. Ну Вы, думаю, вполне поняли меня. Не так ли, месье Ольежь?

— Да, месье. Конечно, месье. Я все сделаю, месье.

— И еще, Ольежь. Ваш французский слишком не совершенен. Вы ведь прекрасно говорите по-испански?

— Да, месье. Еще я владею английским, русским и украинским языками. Читаю на белорусском, сербском, болгарском, польском.