Кошки-мышки (СИ) - Страница 34

Она часто моргает, встревоженная, кусает губы и тянется к блокноту. «С тобой ничего не случится?» Короткая записка, написанная дрожащим почерком, заставляет криво улыбнуться. Эта девочка – то, что надо. Ей плевать на всех, кроме него. Так и нужно.

- Все будет в порядке, красавица. Обещаю. Думаю, смена власти пройдет практически бескровно, я же уже все объяснил. И не волнуйся: еще целых три дня, успеешь подготовиться, ну же!

Мартинес смеется, видя, как она носится по камере, собирая воду и какое-то печенье в маленький рюкзак. Но его смех замирает, когда Минни вдруг настороженно оглядывается на дверь, на цыпочках приближается к ней и приоткрывает, выглядывая. Поворачивается и смотрит испуганно, прижав ладошку к губам.

- Кто там? - напрягается он, приподнимаясь и снова облегченно опускаясь на койку, когда Минни крутит рукой в воздухе, подразумевая Дейзи. - А… эта… забудь, если эта дура что и услышала, то не поняла ни слова. Я завтра поговорю с ней. А пока… иди сюда! Ну?

Он протягивает руки и уже через пару минут подминает ее под себя, еще более тихую и загадочную, чем обычно. Минни смотрит на него, не отрываясь, словно завороженная. Она не закрывает глаза ни на секунду, покрывая его лицо невесомыми поцелуями, крепко обнимая, жадно подаваясь навстречу каждому движению и довольно улыбаясь, когда Мартинес опускается рядом, обессилевший.

Вся его – и только. Доверяющая ему всё: себя, свою жизнь и чужую смерть.

***

Самое сложное – не растеряться, когда оказывается, что все пошло не по плану. Когда нужно что-то придумать, собирая в потемках вещи и бесшумно выскальзывая в холодную ночь. Необходимо всего лишь убедить самого себя в том, что ничего страшного не случилось. Потом можно начинать что-то делать: снова и снова, как всегда.

Ему сложно понять, что происходит, когда Минни появляется в камере позже обычного, залитая слезами, дрожащая и взволнованная. Когда она торопливо бросает в него своим же собранным рюкзаком, показывает на куртку и на дверь. Она нервничает и, кажется, не знает, что делать, видя ничего не понимающего и задающего слишком много вопросов Мартинеса. Закрывает ему рот ладонью, призывая молчать, и снова достает свой блокнот.

Еще ни разу она не писала так много. Сегодня впервые на чистом листе бумаги буква за буквой, слово за словом появляются целых несколько предложений. О том, что Дейзи, которую он так недооценивал, отложив разговор с ней на завтра, рассказала обо всем Совету. Нет, конечно, не обо всем, всего не знала даже Минни, но новости о предательстве было достаточно для того, чтобы схватить Митча, как более слабого, в попытке узнать у него информацию. Переборщили с одним из ударов, и стали спорить над телом – ведь теперь у них оставался всего один пленник. Один шанс узнать, что и как. И этот шанс сейчас должен был спать в камере так удачно подслушавшей и подглядевшей все Минни, даже не догадываясь о том, что через полчаса его уведут на допрос, а потом, скорей всего, просто казнят.

Чертыхаясь сквозь зубы, он спешит к подготовленному им же выходу из этой ловушки под названием тюрьма. К выходу, который должен был стать входом и еще послужит им через три дня, или чуть позже. А если нет – они используют танк, ведь Митч успел обучить своего брата всему необходимому.

- Минни! - оглядывается он на отстающую девушку и хмурится при виде того, как она, жалобно глядя на него снизу вверх, держится за щиколотку, подвернув, так не вовремя, ногу.

Она решительно сует ему в руки свой рюкзак и мотает головой, не слушая, что они как-нибудь справятся. Не справятся, бежать она не может, и Минни понимает это даже лучше Мартинеса, сжимая губы и демонстрируя ему свою готовность выдержать эти несколько дней здесь в положении жертвы, а не предательницы, проводя по своей белоснежной шее маленьким перочинным ножом. Он, не отрываясь, смотрит на тончайшую, кажущуюся черной в темноте, полосу на ее коже и кивает. Быстро сообщает, что скоро вернется к ней, касается ладонью ледяной щеки и выскальзывает в подготовленное отверстие.

Минни проворно скрепляет сетку проволокой, в последний раз сжимая его пальцы и глядя вслед. Остается лишь надеяться, что она успеет закончить до появления во дворе кого-нибудь, не нашедшего их в камере. Остается только верить, что она сумеет натурально сыграть жертву, которой он угрожал и которую он обманул. Остается вернуться через несколько дней обратно, делая эту тюрьму своей. Их общей.

Мартинес скрывается в лесу, стараясь не замечать пульсирующего в висках страха. Что его ждет впереди: погоня и казнь, пытки и смерть, победа и жизнь?

Он не знает.

========== Эпилог ==========

Длинный мягкий шарф скрывает тонкую царапину на ее шее, а волосы упрямо лезут в широко распахнутые глаза. Минни смаргивает с ресниц слезы и кусает губы – казненный только что у них на глазах Митч ей даже нравился. Он был веселым и решительным. Да вот только не пошло это ему на пользу. Как не пошла на пользу никому и эта глупая казнь. Зачем она? Для чего? Для кого? В назидание всем остальным? Или для поднятия боевого духа? Ведь впереди – бой.

Этот бой пройдет не здесь, в тюрьме, а там, в лагере Блейка, вся возможная информация о котором была получена сегодня ночью от Митча – его, конечно, никто не стал бы убивать, не узнав все возможное. Местные не такие уж и глупые. И они должны успеть сделать предупреждающий удар.

Непривычно угрюмый Рик проверяет оружие: мужчины собираются на войну. На войну за свой дом, за своих близких, за собственную жизнь. Еще несколько убийств чужими руками. Своими ведь Минни не может.

Она так ничего и не смогла. Не сумела, не получилось, не хватило духа. Это оказалось слишком сложно, даже тогда, в те ночи, когда Цезарь спал рядом, когда под ее подушкой был нож, когда она сотню, тысячу раз прокручивала в голове его смерть, его предсмертный вздох, его черную кровь на ее постели. Убить человека не так-то просто. И, наверное, неправильно.

Он ведь тоже убил не сам, не своими руками, не прямо. Мартинес убил, сам того не подозревая, даже не догадываясь, просто не подумав. Потому что ему было все равно. Ему всегда все равно. Важен только он. Что ж, Дейзи, задыхаясь от слез среди провожающих своих мужчин женщин и детей, наверное, молится за него. Может быть, поможет.

- Ты в порядке? - проходит мимо Минни Рик, касаясь ее плеча и с тревогой заглядывая в глаза.

Она удивленно оглядывается, только сейчас понимая, что так и застыла посреди двора. Дергает за концы шарфа, еще сильней растягивая мягкую ткань, привычно кивает, не тратя лишних слов, и не желает им удачи. Просто смотрит вслед удаляющимся машинам, просто молча разворачивается, просто идет в свою камеру. Ни разу не хромая – подвернутая нога такой же фарс, как и все остальное вчера. Тихо присаживается на койку, падает, утыкаясь лицом в подушку, все еще хранящую его запах, и беззвучно рыдает. Хочется завыть, да вот только разучилась.

В голове снова звучит его голос, повторяющий все инструкции, и Минни медленно поднимается, обводя камеру опустошенным взглядом. Собирает все нужное в рюкзак Цезаря, ведь ему она отдала свой, машинально утирает слезы и бесшумно выскальзывает в блок. Незаметной тенью шагает к одиночкам, проводя пальцами по темным стенам и не думая ни о чем, кроме того, что она должна быть там. Ей не приходится долго выбирать, можно занять любую. Все свободны. Все для нее, все ждут ее.

Пол сначала кажется холодным, и она обнимает колени, сжимаясь в клубок, закрывая за собой дверь и неотрывно глядя в темноту. Вслушиваясь в тишину. И можно было бы закрыть глаза, зажать уши, закусить до крови губы, ощущая на языке такой успокаивающий металлический привкус. Вот только это не поможет. Не получится больше не видеть и не слышать. Не помнить.

Не помнить того маленького лагеря, состоящего из ее уцелевшей семьи: мать, отец, старший брат и маленький племянник. Того одинокого путника, которого они приютили на ночь, которому предложили согреться у их костра, с которым поделились своими припасами. Того хмурого утра, когда они сообразили, что остались почти без еды и оружия, которые их гость просто забрал себе, исчезнув. Того мучительного дня, когда пришлось сидеть и ждать вынужденных уйти на вылазку родных. Того страшного вечера, когда вернулся лишь брат: уже укушенный, умирающий, говорящий о смерти отца.