Кошки-мышки - Страница 8

– Поскольку на большинство вопросов ответ «да», вынуждена принять ваше предложение.

– Да здравствует статистика! – подхватил меня Максим.

Кружил по комнате. При этом не исключено, что догадывался: мое «да» созрело через месяц после нашего первого общения и далее принялось расти ударными темпами.

А может, не ведал, не догадывался. Не знаю. Теперь я ничего не знаю. Мы с Максимом откровенны, но не до изнанки. Трудно пояснить.

Представьте себя деревом. У вас есть ствол, ветви, веточки и листья. Посторонние люди срывают листья (общаются), видят ветви, то есть складывают о вас мнение. Но под землей дерево имеет не меньшую систему, чем над почвой. Заглянуть в темноту мы пускаем немногих. Кто-то оголяет свои корешки быстро и с радостью. Майка, например. Ее мужики вырывают с корнем, сажают в горшок и через некоторое время забывают поливать – лень, надоело, прискучило.

Максим знал мои корни, но не все, как выяснилось. Боковые побеги ускользнули от его внимания. И теперь мне нужно срочно брякнуть что-нибудь веселое и остроумное. Чувствую: Макс напрягся, мышцы стальные, голос звучит ровно и ласково, но усилия к нейтральности тона прикладывает, как чует мой тренированный на его интонации слух. Что-то заподозрил. Хотя, объективно, мог бы гордиться, доведя супругу до визга экстаза.

Итак, соврать быстро, достоверно и трепетно. На помощь приходит давний детский страх – боязнь маминой смерти.

Слезы (уж теперь не разобрать, по какой причине, скорее – по совокупности причин) потекли легко, вновь и благостно.

– Максинька! – хлюпала я. – Представила, что ты умер… И у нас в последний раз… Больше никогда… и чтобы запомнить… О, мой ненаглядный!

– Что ж, – сказал Максим и погладил меня по голове, – вполне убедительно. Только не рассказывай, как мысленно хоронила маму, а следом мужа.

Взял меня двумя руками за плечи и отложил в сторону – голова пришлась точно на подушку. В этом было что-то напоминающее перекладывание ненужной вещи. Но сил анализировать жесты Максима у меня не имелось.

– Спи, а я – водички попить. – Он встал с кровати.

– Проверь Гошку, укрой, если одеяло сбросил.

– Конечно. Спи.

И я быстро уснула. С сознанием отпущения грехов. Самоотпущения. Главное ведь себя оправдать, а до Бога далеко, и некогда ему на всякую мелочь разбрасываться.

Выяснение отношений с Назаром я спровоцировала сама, хоть и не планировала. Подслушала болтовню двух молоденьких сотрудниц – в туалете. Где еще, как не в сортирной кабинке, получишь интересную информацию.

Девушки мыли руки и прихорашивались перед зеркалом.

– Нашей Леди сегодня после обеда не будет. – (Это обо мне.) – У нее встреча с Кауном.

– Как думаешь, они спят, любовники?

– Вряд ли. Если бы у меня был такой муж, как у Лидии, я обходила бы всех мужиков большой стороной.

– Но и Каун классный мужик.

– Согласна. Вроде ничего особенного, а шарма с переливом.

– Говорят, он бабник, каких поискать.

Тут, заинтригованная, я замерла, тихо задрала вверх коленки, чтобы в щель под дверью не увидели мои туфли.

Вторая девушка озвучила вопрос, который крутился у меня на языке:

– Кто говорит?

– Светка из пиарслужбы, у нее приятельница с Кауном работает. Он ни одной смазливой юбки не пропускает.

«Юбки смазливыми не бывают, – мысленно поправила я, – только лица. Чертовы сплетницы!»

– Все мужики сволочи, – перекрикивая шум электрической сушилки, – заключила первая девушка.

– Не так хорошо с ними, – поддержала вторая, – как плохо без них.

Они, мои подчиненные пигалицы, еще и философствуют!

– Давай, как наша слиняет, – (опять обо мне), – прошвырнемся по бутикам? Может, где скидки объявили.

Ушли, хлопнула дверь. Я выбралась из укрытия. Подошла к раковине, посмотрела на себя в зеркало. Физиономия собственницы, которой минуту назад объявили о разорении.

Открываем воду, плещем на руки жидкое мыло. Все – медленно, чтобы успокоиться. Какое мне, собственно, дело, изменяет Назар жене или хранит верность? Пусть он будет бабником в квадрате, кубе, в десятой степени… Нет, клокочет обида, не унять. Сушим руки, не торопясь, до остановки автомата. Как обычно не действуем – остатки влаги по платью не размазываем. Остановилась, замолкла сушилка, а мы ее снова включаем, давим на кнопку…

Уже лучше. По крайней мере на лице удалось восстановить деловое официальное выражение. Можно двигать в офис.

Перед отъездом на встречу с Назаром обеим сплетницам я задала работы под завязку и сроки указала: через два часа приеду, отчитаетесь.

По бутикам шнырять в служебное время – разбаловались! Хотя я прекрасно знала, что в мое отсутствие работа в конторе теряет скорость, вплоть до полного торможения. Сама такой была: если начальник далеко, а поручение до завтра терпит, то самое время заняться личными делами.

Наука руководить – это серьезная и отдельная тема. Вернусь к ней, если повод появится.

А пока – ехала на встречу с Назаром, и силы, убеждающей разум, не хватало, чтобы выкинуть из головы пошлые слухи.

Так подруга моей мамы, тетя Наташа, милая пожилая одинокая женщина, похоронив свою любимую кошку, каялась:

– Знаю, что вам уже надоела разговорами о Милочке. Простите. Но Милочка обладала удивительной душевной организацией…

И мы в тридцать пятый раз слушали, как Милочка справляла нужду в унитаз, чувствовала, какой сустав у тети Наташи болит, на него ложилась и грела.

Назар – это даже не кошка. Кот! Котяра! Я и не подозревала, что запрыгивает на каждую встречную…

– Ледок? У тебя все в порядке? – спросил Назар в ресторане, когда мы сделали заказ.

Он меня так звал – Ледок. Я не противилась. В том, что твое имя переиначивают на ласковый лад, есть что-то интимное и приятное.

Назар в свое время попросил разрешения звать меня по-своему:

– Тебе не будет обидно? Не Льдина, а Ледок – тонкий, прозрачный, но крепкий и чистый?

Я благодушно улыбнулась и сказала, что меня устраивают любые варианты моего имени, кроме Лидуха. Потому что так меня дразнил хулиганствующий соседский мальчишка: «Лидуха – четыре уха». О том, что пацан регулярно норовил подловить меня в темном углу и отыскать лишние уши, я умолчала.

Только добавила:

– Он отбывает срок в колонии. Без моей помощи, – подняла ладони в жесте исключения участия. – За ограбление пивного ларька.

– Приятно иметь дело с женщиной уникальной биографии, – улыбнулся Назар.

Официант принес мне солянку, Назару – украинский борщ.

Тетя Наташа, та самая, с кошкой, диетолог в пансионате для руководящих работников министерства финансов, с детства мне внушала: «Никогда не бери в местах общественного питания солянку! В нее кладут испортившиеся продукты: тухлую колбасу, позеленевшие сосиски и прочие гадости». Но я люблю солянку из отбросов. Хоть тресни! И у меня совершенно не получается сотворить это кулинарное чудо на собственной кухне. Сколько ни пыталась.

Назар, как правило, заказывает борщ. И каждый раз поясняет его недостатки. Хохол, москвич в третьем поколении, а борщ для него – кулинарная святыня.

– Чесноку не доложили, – сообщил Назар, отправив первую ложку в рот, – и уксуса плеснули для кислоты. А кислинку в настоящем борще делает морс. В России морсом называют холодный фруктовый компот, а на Украине – это соус на основе помидоров. Моя бабушка до сих пор морс летом заготавливает и присылает нам. Считает, что без ее морса наши борщи – помои. Кстати, когда бабушка приезжала в Москву, я повел ее в ресторан, заказал щи, бабуля хотела устроить скандал. Мол, проходимцы недоваренный борщ за сумасшедшие деньги втюхивают – ни тебе свеклы, ни морса, ни заправки. Еле удержал. Объяснил, что русские щи такие и есть по рецепту. Бабуля сказала, – тут Назар перешел на украинский: – «Москали супу доварыты нэ можуть, а ще нам указують, як жыты».