Корректор. Книга первая: Ничьи котята - Страница 38

– Его звали Роб Пульцер. Он был широко известным детским психологом и одним из немногих, кто открыто выступал в защиту девиантов. Его смерть позволила тем, кто девиантов ненавидел, издать инструкцию, в соответствии с которой не менее пятидесяти детей и взрослых, заподозренных в наличии скрытых способностей, оказались убиты при задержании как оказавшие сопротивление. Только семеро из них действительно сопротивлялись, остальных убили, не дав ни одного шанса сдаться – просто из трусости. Пятнадцать убитых, в том числе трое сопротивлявшихся, не обладали никакими особым способностями, а из остальных только у одного имелся достаточно сильный дар.

Но она не виновата! Они пытались поймать ее! Она не хотела никого убивать! Получается… получается, она виновата не только в том, что убивала сама? Из-за нее убили и других?!

…Стерильно-белый коридор Института. Воющая в отдалении сирена, мерцающий свет. Топот ног за поворотом коридора. Только несколько ударов сердца – успеть ударить первой и умереть… Из-за угла появляются двое – полумрак скрадывает черты лица. Растерянные глаза смотрят на нее поверх дул пистолетов, пальцы дрожат на спусковых скобах пистолетов. Они совсем молодые, они видят перед собой перепуганную окровавленную девчонку и не могут поверить, что в нее нужно стрелять. Пальцы дрожат на спусковых скобах, в расширенных зрачках непонимание и растерянность, и невидимые руки врезаются им в лица, крушат носы и скулы, выдавливают глаза, и черепа трескаются от страшного удара о противоположную стену коридора…

– Им исполнилось по двадцать лет. За период до того у них закончился армейский контракт. Они успели проработать в Институте только два дня, и все, что успели увидеть в жизни – только ускоренные курсы подготовки охранников. Мать одного из них, узнав о смерти сына, попала в больницу с инсультом. Скорее всего, она умрет.

Но они хотели стрелять в нее! Не она начала! А мама… мама… я не знала! Я же не знала, что у него есть мама!!

Лица, лица, лица… Лица тех, кого она убила. Безжалостные слова, камнями падающие в вязкую пустоту ее души, и боль в сердце, усиливающаяся с каждой секундой. И бегущие по лицу слезы раскаяния и отчаяния.

– Я не хочу жить… – прошептала Карина. – Я не могу жить после этого… Дзинтон, пожалуйста, убей меня! Я очень тебя прошу, убей! Я не хочу помнить, я не хочу больше видеть кошмары! Я не хочу назад в Институт!… Убей меня! Только не больно! Я не заслужила, чтобы не больно, но пожалуйста, пожалуйста!…

Комната закружилась вокруг нее, кровать покачнулась, и она почувствовала, что медленно падает на пол. Сильные руки подхватили ее, и ей стало тепло-тепло, как в объятиях отца в далеком детстве.

– Нет, Каричка, ты не умрешь. Твоя смерть не изменит прошлое. Ты останешься жить, и жизнью своей искупишь принесенные тобой смерть и страдания. Прошу тебя, сделай так, чтобы эти люди погибли не зря.

– Я искуплю! Я хочу! Но не знаю, как… – прошептала Карина, чувствуя, как проваливается в глубокую мягкую пелену сна. – Ты научишь меня… папа?

– Я научу тебя, Каричка, обещаю. А теперь спи. И кошмаров больше не будет.

И теплая дружелюбная тьма без сновидений поглотила ее.

"Широковещательный запрос. Всем-всем-всем. Экстренно. Сверхважно. Джао в канале. Прошу прислать точное время и тему последнего контакта с Майей в течение последней минитерции. Конец запроса."

– А потом мы с Кариной вырвали из пола большой стеклянный стакан и бросили его в витрину…

– В панорамное окно, – поправила Цукка. – В холлах панорамные окна, а витрины – в магазинах.

– Да, в панорамное окно, – кивнула Яна. – И мы побежали в дыру босыми ногами прямо по битым стеклам – мне было почти не больно, только жгло немного. А потом мы бежали по лесу, и сзади, кажется, стреляли, но Карина тащила меня за руку. И она сломала забор, а за ним начался лес. И… вот. Так мы убежали.

– Если быть точным, то Карина тащила тебя эффектором по дикому ночному лесу не менее семи верст, – добавил Дзинтон, входя в столовую. – Босая, с изрезанными ногами, накачанная химией, включая смертельный яд замедленного действия, который я с трудом нейтрализовал до того, как он окончательно прикончил ее.

Он пододвинул стул к столу и уселся.

– У нее поразительное мужество и сила воли, – задумчиво добавил он. – Впрочем, Яна, ты тоже смелая и храбрая девочка. Ты ведь тоже несла Карину по лесу, когда она потеряла сознание. Вы спасли друг другу жизнь. Так что теперь вы ближе, чем настоящие сестры.

Цукка прижала руки ко рту.

– Ох… – прошептала она. – Ужасно! Дзинтон… но что ты такое говоришь про химию? Чем там занимаются таким в Институте, что тринадцатилетней девочке ввели смертельный яд?

– Спецлаборатории Института занимаются исследованиями девиантов по заказу Министерства обороны. Если точнее – по заказу Седьмого департамента, занимающегося исследованиями перспективных направлений в области вооружений. Там содержится два десятка девиантов со всей Катонии, у которых вирусный эффектор проявился сильнее всего. Яд замедленного действия вводится всем подопытным на случай, если кто-то из них убежит и явится в полицию. Он убивает в течение примерно суток, если не вводить регулярно противоядие. Яне его, к счастью, ввести не успели, а Карине я ввел чистящий антидот.

– Ужасно… – повторила Цукка. – Но, Дзинтон, почему никто не знает? Это же изуверство чистой воды! Нужно писать в газетах, трубить по телевидению! За такое под суд отдавать надо!!

– Не все так просто, – вздохнул Дзинтон. – У военных крепкие связи с обеими правящими партиями, так что просто так против них не выступишь. Любое свидетельство против Минобороны тут же массово дезавуируют газеты и телеканалы, контролируемые правящей коалицией и правительством. Нужно независимое судебное разбирательство, а для него требуются серьезные доказательства. И именно поэтому я нахожусь здесь. Моя текущая цель – уничтожить Институт человека, причем уничтожить с настолько громким скандалом, насколько вообще возможно. С таким скандалом, чтобы полетели головы не только в Министерстве обороны, но и в правительстве и в правящей коалиции. Только, – он обвел внимательным взглядом Цукку и детей, – сами понимаете, болтать об этом нельзя. Это тайна.

Палек и Яна дружно кивнули. Цукка, склонив голову на бок, прищуренно посмотрела на Дзинтона.

– Тайные мужские игры? – задумчиво спросила она. – Дзинтон, а ты спросил меня, хочу ли я играть в них?

– А разве ты в них играешь? – ответил вопросом Дзинтон. – Оглянись назад, Цу – если бы период назад ты знала, что происходит, ты бы отказалась помочь Карине, Яне, Палеку?

Девушка вспыхнула и опустила взгляд.

– Цу, нам надо серьезно поговорить. Не сейчас, чуть позже, хорошо? Сейчас же, самостоятельные вы мои, – нахмурившись, он посмотрел на детей, – я в качестве строгого папаши еще раз намерен сообщить вам, что ваш поход неизвестно куда отменяется. Вопрос об экскурсиях можно поднять в будущем – в зависимости от вашего поведения. Вы, милые мои, забыли кое о чем, и поскольку вы, кажется, вполне освоились, пора вам напомнить. Сами догадаться не хотите? Ну-ка, что положено делать детям в вашем возрасте почти весь год?

Яна с Палеком переглянулись. Потом Палек вздохнул, насупился и произнес:

– Ходить в школу?

– Верно, догадливый юный господин. Ходить в школу. И ты, между прочим, бездельничаешь уже целый период по совершенно неуважительным причинам. Ты, Яна, тоже пропустила изрядно. В прошлом году ты, как я понимаю, сдала экзамены в индивидуальном порядке, но в этом году даже не начинала учиться из-за беспокойства родителей. А сейчас, между прочим, уже идет шестой период, и эти три периода с начала учебного года тебе придется нагонять. Так…

Он задумался.

– Сегодня у нас огнедень. Дня три-четыре мне потребуется для того, чтобы найти вам приличную школу – Цу, подскажешь варианты, я в местных школах не ориентируюсь – и оформить документы. Плюс еще время на то, чтобы вас экипировать учебниками и прочим. В общем, до конца недели пока морально готовьтесь, но в следующий перидень дружно топаете в четвертый класс. Яна, кстати, сама понимаешь, что о своих способностях в школе рассказывать не следует. Палек, это и к тебе относится. Угу?