Коротко лето в горах - Страница 12

Галя подошла к своей палатке, остановилась, обхватив руками плечи. Спать не хотелось. Улыбнулась и решительно вошла в палатку.

В палатке спал Дорджа.

Галя раскрыла свой спальный мешок, но легла поверх него.

Дорджа проснулся, спросил!

— Это ты, Галочка?

— У Ивана Егорыча задержалась. Ты спи, Дорджушка.

— Я сплю. Крепко сплю… Ты будешь работать в поселке?

Галя отрицательно покачала головой.

— А ты знаешь, почему сошла лавина? — вдруг вскочив, крикнул Дорджа. — Они же лес вырубили! Там, в горах… Я сам видел!

Глубокой ночью Галя тихо вылезла из спального мешка и вышла.

У коновязей, облокотясь на жердь, стоял Иван Егорыч. Справа и слева от него сверкали бессонными глазами добрые конские морды. Вдали белели снеговые горы.

Было слышно, как поет стряпуха.

— Не спится? — спросил Летягин.

— И вам тоже?

— Я здесь живу, потому что люблю эти горы, с коротким летом и долгой зимой, — как бы отвечая самому себе, сказал Летягин. — Чертежные столы, заваленные брусникой. Чай с дымком. Ну, что еще? Люблю лошадиные хвосты и гривы расчесывать — в компании, конечно. И когда конюх запьет на неделю… Так, за всем этим делом, и будущую дорогу успел полюбить. А любил бы я Большой театр, «Лебединое озеро» — черта лысого! — я тогда бы, разумеется, жил в столице, как ваш отец. Так что Юпитер с его орбитой вы припутали ни к селу ни к городу… Кстати, а спутник есть у Юпитера? Ну, вроде Луны?

— Целых пять! — с торжеством сказала Галя.

— Ну, это не для меня. Это для Бимбирекова.

Он бросил недокуренную папиросу и ушел.

Галя увидела, как он изнутри закрывает полог палатки.

Утром на дворе базы Летягин седлал Чубчика. Вышел Бимбиреков с полотенцем. Невдалеке у ручья умывалась Галя.

— Значит, оставляешь практикантов? — спросил Бимбиреков.

— Оставим, — покладисто ответил Летягин, поглядывая на Галю.

— Дорджа вчера здорово сбежал на лыжах — час пятнадцать минут.

— Я тоже думал… — сказал Летягин. — Что, если их обоих приспособить? Ведь наступят дни, когда не полетишь. И там в тумане не сядешь.

— Что вы на меня смотрите? — спросила Галя, утираясь полотенцем.

— Приглядываемся, — откликнулся Летягин. — С виду вы легкая.

— Спортивная девушка. Сколько вы весите? — спросил Бимбиреков.

По-своему понимая смысл вопроса, Галя приготовилась дать отпор.

— Шестьдесят два килограмма. Ширина талии — пятьдесят восемь. В бедрах — девяносто шесть. Что еще?.. — И, чтобы окончательно унизить Ивана Егорыча, она ледяным тоном добавила: — Мой папа правильно говорит — в домашней обстановке люди не так-то просто узнаются, а на работе сразу видно, кто чего стоит…

Летягин внимательно все это выслушал, стегнул Чубчика и отъехал, не сказав ни слова.

Летягин вышел из домика почты, Бимбиреков — из парикмахерской, что напротив. Освеженный, припудренный, он старательно отряхивал с воротника и шеи остатки волос.

— Что, отправил? Слов на двести? Ну, тогда зайдем перекусим, — сказал Бимбиреков.

В харчевне было шумно и весело. Дымно. И лилось пиво.

— Нынче плохой мед, — жаловалась геологам подсевшая к их столу старуха. — Весной акация померзла, а нынче ливень прошел, весь цвет обмыло.

За столом, уставленным пивом, двое охотников продолжали длинный разговор.

— …а с виду серенький, неприметный…

— Я вот приметный с виду? — могучим басом спрашивал рыжий детина, выпрямляясь, чтобы все могли им полюбоваться. — Приметный? А в руки ружья не возьму — не надобно! А жена у меня, Серафима, — он показал пальцем в сторону буфетной стойки, — неприметная, серенькая, однако на медведя с рогатиной ходит.

У прилавка, куда показал пальцем охотник, его жена покупала бруснику.

— На кого же Летягин ходит? — спросил дискантом другой охотник.

— На самого Калинушкина!

За соседними столами засмеялись.

— Летягин прижал малость Калинушкина, — продолжал бас, — береги, мол, сосновый бор, не ты его посадил, не тебе и рубить. Вот и нехорош, вот и невзлюбили.

— Говорят, засудят его лет на пять.

У крыльца харчевни стояла лошадь охотника. К крупу, за седлом, приторочена убитая горная коза. Жалко свесилась ее красивая головка.

Летягин уже взбежал на крыльцо и вдруг остановился, как будто узнал ту самую козочку, что заметил в горах. И молча вошел за Бимбирековым в шумный зал.

В особом уголке, отведенном для инженеров, сидел Спиридонов с перевязанным горлом. Летягин и Бимбиреков подсели к нему, заказали ужин.

Вошла женщина с усталым лицом, лет тридцати. В руках хозяйственная сумка и портфель. Стала толковать с буфетчицей о той же свежей бруснике, которая в корзине на прилавке.

Увидев женщину, Бимбиреков метнулся к стойке.

— Здравствуй, Вера. Я тебя во сне видел.

— Не чувствуется.

— Что ты сердишься?

— Редко стали видеться.

— Такое событие, на час не вырвешься.

— Варенье хочу сварить… Килограмма два, пожалуй, — сказала Вера буфетчице.

Бимбиреков решительно поставил ее сумку на прилавок и высыпал в нее из корзины всю бруснику. Что просыпалось, принялся собирать горстями. Вера невольно улыбнулась. Буфетчице тоже понравилась широта натуры этого человека. Бросив на прилавок десятку и не дожидаясь сдачи, Бимбиреков увел Веру с ее тяжелой сумкой к столу.

— Вы знакомы, Иван Егорыч? Это Вера Сергеевна, из тоннельного отряда. Садись, Вера!

За обедом разговор вели только Летягин и Спиридонов, Бимбиреков почти не принимал в нем участия, поглощенный молчаливым дуэтом с Верой.

— Глупо, конечно, — говорил Летягин, — что я нашей стряпухе — поп, что ли? Кормит она хорошо, все довольны ее стряпней. Ну, а пьет — значит, есть причина… Я ее вызвал к себе, говорю: «Что же вы пьете не в праздники… Руки у вас золотые, Прасковья Саввишна, а пьете…» А она посмотрела на меня: «Все вы, — говорит, — до рук тянетесь, а до души…»

— Это ваша Леди Гамильтон? — спросила Вера.

Летягин как будто не расслышал.

— Все пользы добиваются. Век возвышения пользы, — продолжал он, — то, что можно измерить в порциях обедов, в тоннаже грузов, в «кубиках» вынутой породы — только это имеет цену. Только к рукам тянемся… — Он перевернул бумажку, лежавшую на столе, и начертил контур реки, косогор с лавиной и левый берег с сосновым бором. — Вот этот сосновый бор. При Петре Первом сажали. Говорят, все мачты русского парусного флота из этого бора.

— Я там был. Видел, — сказал Спиридонов.

— Сосновый бор, говоришь? — спросил Бимбиреков. Он снова перевернул бумагу с планом — на ее обороте значился вызов прокуратуры. «Вторично» было подчеркнуто дважды.

— Я потребовал эксперта из Москвы — дал «молнию» в министерство, — сказал Летягин Спиридонову.

— А он уже и без вас вызван, — ответил тот. — По требованию прокуратуры. Устиновича ждем.

Летягин молча отхлебнул вино из бокала.

— Устинович скажет то, что скажет Калинушкин, — продолжал Спиридонов.

— Этот Устинович лет десять в главке работал с Калинушкиным. У них дачи на Клязьме, общий гараж, — объяснил Летягину Бимбиреков.

— В наше время все строится на личных связях, — заявила Вера.

Летягин усмехнулся, взглянул на нее, зачерпнул из ее сумки горсть брусники и весело сказал:

— Зачем же так мрачно?

Когда выходил из харчевни, снова бросил внимательный взгляд на козочку, притороченную к конскому крупу.

Бимбиреков с Верой тоже вышли на улицу, он крикнул вдогонку Летягину:

— Я ее провожу. Ты не жди!

На рассвете Галя разбудила Дорджу.

— Пойдем косить. Лесник уже встал…

Они побежали по той тропе, что вела в поселок. Впереди Галя, за ней Дорджа. Он не понимал, зачем ей это понадобилось, но был послушен.

Втроем они косили на заре. Широкими взмахами — хозяин дома. За ним резкими четкими движениями — Дорджа. И совсем неумело — Галя. Она все время прислушивалась.