Королевы Привоза - Страница 5

В девять утра для мадам принесла важную телеграмму из Южного банка. Горничная знала, что Роза терпеть не могла рано вставать, но телеграмма требовала немедленного ответа, поэтому она решилась подняться наверх.

Дверь мадам была заперта изнутри. Горничная стала громко стучать – никто на ее крик не отозвался. А дальше произошло то, что заставило ее дико завопить и сломя голову броситься вниз по лестнице за вышибалой Семеном: из-за двери апартаментов Розы Шип стал вытекать пенящийся кровавый ручеек.

Вопли горничной переполошили девиц со второго этажа, и они сбились на лестничной площадке, наблюдая за тем, как дюжий Семен быстро идет на третий этаж, неся огромный топор. Этим топором Семен выбил замок и выломал дверь, открывшую узкий коридор. Справа была спальня Розы, слева – личная гостиная и будуар, а прямо по коридору находилась роскошная, отделанная мрамором ванная. В коридоре все было испачкано кровью, а кровавый ручеек тек из спальни мадам.

Двери всех комнат были открыты, и в воздухе стоял тяжелый солоноватый запах крови. Горничная сразу же хлопнулась в обморок. Кто-то послал за полицией.

Прибывшие полицейские обнаружили следующую картину. Все в спальне Розы было перевернуто вверх дном, а на полу разлиты кровавые лужи. Крови было столько, что она вытекла за дверь. Но хозяйки в спальне не было.

Кровавый след вел в ванную, где все так же было перепачкано кровью – еще больше, чем в спальне. Ванна была испачкана так, словно в ней разделывали тушу. Но, опять-таки, тела не было.

А в гостиной не было никакой крови. Но на столе по центру комнаты стояла плетеная корзина, в которой был обнаружен мертвый младенец женского пола не старше трех месяцев, абсолютно голый. Шея его была повернута набок.

От страшного зрелища едва не поседели видавшие виды полицейские. Что за младенец, чей он, откуда взялся – никто в доме не знал. В доме не было и быть не могло никаких младенцев, ни у кого из девиц заведения, персонала ресторана, прислуги и самой Розы не было детей, и в доме с ними дети не жили. Все в один голос твердили, что младенца в трехэтажном особняке не было никогда. Было также непонятно, куда делась сама Роза, и что это за кровь.

Решили обыскать весь дом сверху донизу и целый квартал. К ужасу присутствующих, через два дома, во дворе одного из заведений на Ланжероновской, где была местная мусорная свалка, обнаружили части тела Розы – половину бедра, часть туловища, руку, ступню. Их опознали близкая подруга Розы и горничная – по браслету, который был крепко пристегнут на руке, и убийца его не снял.

Оставшиеся части тела были обнаружены еще в двух местах: возле Карантинной гавани в порту, возле одной из ночлежек, где обитали портовые рабочие, и на Екатерининской улице, прямо на углу с Дерибасовской. Завернув в холщовую ткань, их просто бросили на землю, даже не пытаясь спрятать. Голову Розы обнаружили в мусорном баке на кухне в самом доме – убийца бросил ее в мусорное ведро. Было понятно, что ее убили в спальне, зарубив топором, после чего в ванне расчленили тело и под покровом ночи вынесли все части трупа, разбросав их в разных местах. Кто же с такой легкостью мог ночью бродить по дому? Судя по всему, убийца расхаживал с частями тела целую ночь. А между тем все это время – до половины шестого утра – в доме было полно людей. Ночь была самым горячим временем и в ресторане, и – тем более – в публичном доме. Похоже, убийца с мешком из холщовой ткани затесался среди тех, кто входил и выходил этой ночью. На третьем же этаже никто его не видел, так как, побаиваясь сурового нрава хозяйки, слуги не решались подниматься туда. Очевидно, именно убийца и принес мертвого младенца в корзине. Это был какой-то чудовищный символ, разгадать который было совершенно невозможно: слишком уж жестоким, страшным, нетипичным было убийство Розы Шип.

Полиция сбилась с ног, выискивая свидетелей, допрашивая всех обитателей дома и прислугу, среди которой было много приходящей, нанятой поденно. Вышибала Семен для допросов был так же бесполезен, как и банкир. Его обязанностью было впускать в дом всех, не особенно вглядываясь в лица (ну какому солидному женатому клиенту публичного дома понравится, если на него будут пялиться в упор!). Клиенты, нанятая прислуга, модистка, поправлявшая туалеты девицам, привезли даже срочный заказ от шляпницы… Еще был помощник аптекаря, который поставлял девицам кокаин. Одним словом, с девяти вечера до половины шестого утра дом посетило бесчисленное количество людей, и многие из них были с мешками, чемоданами, большими сумками, коробками. Убийцей мог быть кто угодно!

Сведений о мертвом ребенке полиции обнаружить не удалось. В городе было такое количество пропавших и мертвых младенцев, что отследить их было невозможно физически. Его могли выбросить на улице, могли выкрасть у подпольной акушерки, стащить труп из какого-то приюта или больницы… Вариантов была тьма! Тем более, что в полицию по поводу такой пропажи никто не обращался. Заявлений не было. И разобраться в этом было все равно, что найти иголку в стогу сена. Особенно учитывая высокую детскую смертность среди детей босяков, бродяг (которых никто никуда не записывал) и бездомных уличных детей.

Следователь, правда, обнаружил кое-что странное, но к чему приписать эту непонятную находку, совершенно не знал. На третьем этаже возле первой двери в апартаменты Розы на полу были обнаружены осколки раскрашенного фарфора, словно от какой-то разбитой статуэтки или вазы. Но так как их было слишком мало, и все осколки были мелкие, определить, что именно разбилось и как этот предмет выглядел раньше, было нельзя.

Впрочем, у следователя не было никакой уверенности в том, что осколки фарфора связаны с убийством. Они могли лежать там и несколько дней, по недосмотру горничной – разбила, к примеру, чашку и плохо подмела.

Убийство Розы Шип раскрыто не было, оставшись одной из страшных тайн южного города. Убийцу так и не нашли.

ОДЕССА, 1 декабря 1918 года

Старое деревянное здание цирка содрогалось от порывов шквального ветра, бушующего над Одессой. Зима была суровой. Снегопады, сопровождаемые этим штормовым ветром, причиняли немало бед жителям города, и без того страдавшим от болезней, голода и разрухи. Но внутри помещения цирка на Коблевской никто не обращал никакого внимания на бурю – там стоял настоящий жар. И жаркие страсти собравшихся кипели в воздухе громом бурных, спорящих голосов, сотрясающих деревянные стены цирка не хуже, чем свирепствующая снаружи буря.

Цирк был полон под завязку. Люди толпились на арене. Они размахивали руками и кричали. Эта густая пелена крика производила довольно неприятное впечатление, и в этом шуме нельзя было разобрать слов. Многие курили, и густой сизый дым стлался под потолком рваными хлопьями, обволакивая лица присутствующих сизой, расплывчатой дымкой.

Несколько человек в директорской ложе наверху внимательно наблюдали за сборищем, которое давным-давно вышло из-под контроля организаторов, то есть мирное собрание плавно перетекло в шумный митинг. Страсти разгорелись нешуточные, и достаточно было нескольких слов, чтобы разошедшаяся толпа вырвалась в город что-либо громить.

Несколько человек в директорской ложе внимательно наблюдали за происходящим.

– Видишь, Японец, – лысый гигант в кожанке, облокотившись о перила ложи, внимательно посмотрел на молодого человека, сидевшего рядом с ним. Его элегантный собеседник расположился в кресле вальяжно – нога на ногу и раскачивал носком элегантного лакированного ботинка. Костюм его был так же щегольски элегантен. На колене лежал котелок, за локтем стояла изящная трость, а в петлице пиджака вызывающе краснела гвоздика. Он являл собой разительный контраст с суровыми, плохо одетыми – неряшливо, в кожанки, в рваную военную форму – людьми, находящимися рядом в ложе.