Королевы Привоза - Страница 3

– Дочь Льняной, говоришь? – Полицейский следователь был в курсе всего. – А отец ее кто, Михайло Токарчук?

– Он самый, – кивнула Паучиха, – Манька только с ним последние три года и живет. Его дочка. Как родилась, он с нею возился.

– Ладно, ребенка мы в приют заберем, – распорядился следователь, махнув рукой и дав команду жандармам начать обыск.

Они перерыли все вверх дном, но ничего не нашли. Все нехитрые пожитки Маньки были свалены на пол в кучу. По ним с испугом бегали потревоженные тараканы. Чтобы занять ребенка, Паучиха достала из шкафа большую фарфоровую куклу, единственный красивый и дорогой предмет в окружающей обстановке, и малышка тут же схватила ее.

– Ты только посмотри на это! – обратился полицейский следователь к своему судейскому коллеге, пожимая плечами, – убила купца – и ребенку на деньги убитого куклу купила! Чего только не насмотришься в жизни.

Внезапно он нахмурился, внимательно глядя на куклу в руках ребенка.

– Паучиха, а ну-ка подь сюда!

Та опасливо приблизилась, и полицейский вырвал из детских рук куклу. Ребенок отчаянно заплакал.

Оторвав кукле голову, полицейский разбил фарфоровое тельце на столе, сбросив часть грязной посуды на пол. Кукла разлетелась на мелкие осколки, и на стол, цепляясь за пыльную материю все еще нарядного платья, выпала длинная шпилька, на которой уже засохли багровые следы.

– Господа, вот оно, орудие убийства, – торжествующе произнес следователь, – шпилька, которой она Ваньку Дюжего заколола!

Все сгрудились вокруг него, поздравляя и одобрительно похлопывая по плечу. Никто не обращал никакого внимания на ребенка. Громко плача, девочка тянула грязные ручонки к осколкам разбитой куклы.

Заседание окружного суда было закрытым, слишком уж много было желающих пробраться внутрь и посмотреть, как будут судить Маньку Льняную. Именно из-за громкого общественного резонанса данного дела было решено проводить заседание в закрытом режиме, а для публики печатать репортерский бюллетень, для чего в зал суда было допущено несколько корреспондентов самых популярных и читаемых газет в городе.

С удивлением бывалые репортеры обнаружили, что на судебной скамье Манька Льняная растеряла все остатки былой красоты. Теперь это была смертельно испуганная, больная женщина, выглядевшая гораздо старше своих лет. Пребывание в тюрьме превратило ее в старуху.

Маньку обвиняли в двух убийствах: купца Петра Евдохина – с целью ограбления и лодочника Ивана Дюжева по кличке Ванька Дюжий – с целью убрать сообщника, чтобы не делить награбленное. Главным доказательством послужила окровавленная шпилька, найденная в квартире подсудимой, которой она заколола Дюжего. Манька не отрицала и не признавала свою вину. Она только тихонько плакала и беззвучно шевелила губами, производя впечатление помешанной.

Заседание было недолгим. Марию Лежнич по кличке Манька Льняная приговорили к повешению, и через две недели приговор привели в исполнение.

Казни производились в Тюремном замке на Люстдорфской дороге, где для этого был предназначен глубокий подвал. В ночь казни (а казнили всегда в ночное время) Льняную вывели из камеры, связав руки за спиной, и завели в подвал, где над некоторым деревянным возвышением в полу на обычной перекладине висела толстая пеньковая веревка. На голову ей надели холщовый мешок. Присутствующий священник наскоро пробормотал молитву. Под руки (идти она не могла, от ужаса потеряв сознание) два жандарма подняли Маньку на эшафот, где ей на шею накинули веревку. Ноги ее подкосились, она безвольно повисла в петле. По знаку начальства палач повернул рычаг, в полу под ногами Льняной открылся глубокий люк, и тело рухнуло вниз, несколько раз дернувшись в агонии.

Минут через десять уже безжизненное тело подняли наверх, и судебный медик, присутствующий при казни, подтвердил наступление смерти. Так казнили в Тюремном замке, где почти не было сбоев в работе палача.

Для такого вида казни, как повешение, специально измерялся рост и вес приговоренного к смерти и рассчитывалась толщина пеньковой веревки, чтобы смерть наступила как можно скорей, в течение 2 – 3 минут. Женщины умирали почти сразу.

Так закончила свою жизнь Манька Льняная, о которой еще немного помнили в городе, а затем – позабыли совсем.

ОДЕССА, 1895 год

В теплые вечера любого времени года часть Николаевского бульвара над морским портом заполнялась толпами гуляющих. Нарядно одетые прохожие фланировали, разглядывая других и показывая себя. Часто здесь тут и там вырастали разноцветные яркие зонтики открытых кафе. Но они не заслоняли вид на порт, которым так славился знаменитый бульвар.

Это было подобие светского раута для людей попроще тех, что танцевали во дворцах на балах. Разбогатевшие ремесленники и мастеровые, купцы средней руки, моряки с иностранных судов, военные нескольких гарнизонов, расположенных вблизи города, жандармы на отдыхе, воры, аферисты, мошенники всех мастей, праздные гимназисты, зажиточные крестьяне, заезжие промышленники – пестрая, многоголосая, шумная толпа заполняла бульвар, и было это похоже на самый странный в мире праздник, где смешались все краски, и все было перевернуто с головы на ноги.

К вечеру, когда зажигались ночные фонари, многочисленные развлекательные заведения, расположенные близко от бульвара, распахивали свои двери в ожидании гостей. В них можно было найти цены на любой кошелек и услуги на любой вкус. И бóльшую часть ночи праздная толпа перемещалась из одного заведения в другое, завязывая легкие знакомства или даже серьезные деловые связи в пьянящей атмосфере праздника, похожего на непрекращающийся фейерверк.

Среди гуляющих по бульвару можно было встретить представителей самых разных сословий. Для приличных девушек, точно так же, как и для уличных девиц и для профессиональных кокоток, прогулки вечером по бульвару часто были важной составляющей жизни, ведь именно так можно было познакомиться с интересными молодыми людьми и придать хоть какой-то колорит своей серой, беспросветной жизни. И часто какая-нибудь молоденькая модистка, гризетка, горничная светской дамы или даже учительница женской приходской школы голодала неделями, чтобы скопить денег на приличный наряд. А затем, под руку с подругой, фланировать в самом шикарном на свете платье по аллеям бульвара под модным кружевным зонтиком.

Так же, как и Дерибасовская, Николаевский бульвар был пульсирующим сердцем ночной Одессы. Но если Дерибасовскую заполоняли уличные девицы, поджидающие клиентов (и все знали об этом), то на бульваре собиралась приличная публика. И даже всем известные по именам кокотки, дамы полусвета, разгуливая по бульвару, очень старались сохранять приличный вид.

Среди многочисленных заведений, ожидающих гостей поблизости бульвара, одним из самых интересных и известных был ресторан «Красная Роза» на Ланжероновской, в самой нижней ее части, которая спускалась к морю, но все-таки не доходила до дворца князя Гагарина, торжественно возвышавшегося на самой вершине.

Заведение было очень известно в городе. На первом этаже трехэтажного дома располагался уютный ресторан с хорошей кухней и умеренными ценами. На втором было заведение для мужчин (публичный дом), в который могли подняться посетители ресторана. На третьем этаже находились личные апартаменты хозяйки двух заведений, в которые допускались только избранные.

Точно так же, как это заведение выделялось среди прочих мест отдыха, среди дам выделялась высокая темноволосая, несколько цыганского типа элегантная дама, одетая исключительно в красный шелк или бархат. Либо на воротнике, либо в волосах у нее всегда была неизменная красная роза, свежая даже в морозные дни. Даму знали все в городе. Именно она была хозяйкой ресторанчика и публичного дома, названного ее именем – Роза. А поскольку она отличалась крутым, жестким характером, была остра на язык и скора на расправу, ее прозвали Роза Шип.