Королевство на грани нервного срыва - Страница 7

– Он не жалкий поэтишка, – молвила Хелена. Оказывается, она тоже умеет чудовищно улыбаться. При этом видно, что внутри у нее клубится черно-багровое пламя. – Он величайший поэт всех миров, времен и пространств. На этой Планете он славится под именем Альбино Монтессори.

– Вот как? Но, насколько мне известно жизнеописание моего дражайшего супруга, он в своей жизни не отвергал никакой деревенской девушки, да еще по имени Хелена.

– Он не отвергал. Но вспомните мое проклятье. Вспомните слова баллады:

Разве мессер Альбино не предал, не обидел собственную дочь? Вспомните: когда она устроила детскую шалость, ее по его приказу пороли три дня подряд, а когда у нее приключилась горячка, не пускал к ней никого… Чтоб она скорее умерла. Ведь она родилась калекой. Уродом. Ему не нужна была такая наследница. Она и теперь ему не нужна, он планировал получить наследника от тебя, Люция. И избавиться от Оливии. Что ж, ему уже больше не нужно заботиться ни о наследнике, ни о стихах, ни о славе…

– Ты убила его?!

– Он умер еще тогда, когда дрался на дуэли со своим домоправителем Фигаро. Во многих мирах Фигаро не остановился и проткнул его эспадроном, как жука протыкают булавкой. Так что я просто завершила дуэль.

– Дрын еловый, что же это, поэт Альбино Монтессори мертв? Как я это объясню его поклонникам, его издателям?

– Его убила злая ведьма, – засмеялась Хелена, пуская изо рта язычки пламени. – В твоем мире верят в ведьм и магию. А вот за одно упоминание о квантово-глюонной теории или черной дыре тебя просто сожгут на костре как соучастницу ведьмы.

– От песни твоего брата пострадала моя падчерица, – резко сказала я. – Она-то в чем виновата?

– Она не испытывает никакого страдания, она просто спит. И не пытайся ее разбудить, ведь ее мозг не выдержал той истины, что ей открылась. На миг. Как иллюстрация к песне.

– Какой истины?

– Она увидела, что я, как я вошла в комнату ее отца и что произошло. Что вообще происходило в тот же момент во всех мирах со всеми Альбино Монтессори, ты же слышала о поливариантности и многомерности.

– Да… И во всех мирах Оливия погрузилась в летаргический сон?

– Разумеется. Пожалей ее. Не надо искусственно кормить и поить ее, в этом сне она мирно, безболезненно умрет. Ты оплачешь ее и станешь полноправной хозяйкой поместья. Потом даже найдешь себе мужа – какого захочешь. Все прекрасно, зло наказано.

– Ничего не прекрасно. Ты не учла моего мнения по этому поводу. Даже по поводу мессера Альбино. Да, он подлец, хладнокровный мерзавец и самовлюбленный болван, но нельзя вот так являться и творить свою волю!

– Почему, если я сильна? Ваша Планетка, она же превратилась в пустыню, когда двести тысяч лет назад здешнее человечество устроило атомную войну. И остатки этого самого человечества потом активно поедали гигантские бабочки и жучки-мутанты. А позже пролетающий мимо беспилотный поисковый космический лайнер отправил на Планету спасательный дроид – стандартная операция космических беспилотников, которых и запускают-то для поиска и спасения органической жизни. По всем вневекторным подпространствам запускают. Дроид и начал возрождать Планету, чистить воздух и воду, дезактивировать пространство, реанимировать подыхающих людей, которые объявили его святым Исцелителем, унявшим агрессию насекомых-исполинов и принудившим ставших разумными жуков и тараканов заключить с людьми мирный договор. Дроид никого не спрашивал, нужны его работы или пусть саранча доест последних людей на Планете. Дроид стал вашей судьбой. Вот и я – судьба рода Монтессори. Кстати, ты должна знать, что на всех языках всех пространств слово «судьба» означает и «суд». Я свершила свой суд. Полностью.

– Что же ты теперь будешь делать? – механически произнесла я. Губы не слушались. Я чувствовала, что распадаюсь, превращаюсь в набор молекулярных решеток, которые, в свою очередь, взрываются, и свободные молекулы взрываются тоже. Мне едва хватало сил держать себя.

– Делать? – Оно затягивало в свою минус-бесконечную тьму. – Это понятие ко мне неприменимо. – И ты ничего не делай, просто иди ко мне.

Я увидела, как пальцы моей левой руки уже не пальцы, а молекулярная россыпь. Я закричала, я заставила себя сдвинуться с места и удариться всем телом о раскаленную докрасна гранитную колонну. Да, все вокруг раскалилось, и гранит дымился. Одежда на мне запылала, и это меня спасло. Боль, боль, боль – это невероятное счастье ощущения собственного бытия. Кричи от боли, Люция, кричи!

Полуослепшая, я ринулась прочь из зала, гонимая пламенем и тихим смехом, в котором звучали слова:

– Понадоблюсь – позови…

Спасибо маме Сюзанне, она наградила меня мощным голосом. На мой безумный вопль сбежалось без малого все население замка. Увидев меня на пороге Скриптория, в обуглившейся одежде, обожженную, вопящую, слуги, слава им, не растерялись. Они решили, что герцог Монтессори, известный своим человеколюбием, поджег меня, нарушившую запрет переступать порог Скриптория. Группа под предводительством Сюзанны быстро и осторожно подняла меня и понесла в покои, по дороге выкрикивая подскакивающим волонтерам, что нужно для моего оживления. Группа под предводительством Фигаро кинулась в Скрипторий проверить не поджег ли герцог и себя, но на пороге зала с колоннами поразилась тому, что зал покрыт инеем, нет никакого запаха дыма и в комнате герцога стоит пугающая тишина.

– Мессер Фигаро, – молвили бесстрашные вассалы моего супруга. – А вдруг с его светлостью что-то случилось в кабинете? Вдруг там возник пожар, ее светлость выбралась, но дверь заклинило и…

– Нужно просто войти в кабинет герцога, – сказал Фигаро.

– За это положена немедленная смерть, – проговорил кто-то. – Раз уж он собственную жену не пожалел…

– Это все бабья болтовня, – резко сказал Фигаро. – Кто войдет в кабинет? Вместе со мной, разумеется.

Наступило стыдливое молчание сильных мужчин, которым не к лицу трусость, но не в этом случае.

– Понятно, – бросил Фигаро. – Пойду один. И если его светлость жив, я посоветую ему всех вас уволить, дармоеды. У кого с собой есть оружие? Желательно эспадрон или шпага.

– Возьмите эспадрон моего господина, – подал ломкий голосок тринадцатилетний оруженосец рыцаря, который в данный момент укрывался в уборной, изображая ужасную кишечную активность.

– Спасибо, мальчик, – сказал Фигаро.

– И… Я пойду с вами, – решился оруженосец.

– Как твое имя? – осведомился Фигаро.

– Ливий Лемонти, мессер домоправитель.

– Назначаю тебя моим помощником и командором замковой охраны. Охрану наберем новую. Если останемся живы.

– Да, мессер Фигаро.

– Идемте, мессер Ливий.

И Фигаро чуть ли не строевым шагом пошел к двери кабинета, а за ним шел, полыхая ушами от гордости, новый командор охраны тринадцати лет от роду.

И вот свершилось. Фигаро распахнул дверь, которую запрещено было открывать всему миру. Даже смерть, обычная, естественная смерть, случающаяся с каждым человеком на этой Планете, наверное, замерла бы перед этой дверью, дрожа от непонятного страха. Но черная дыра, когда-то носившая имя Хелена, не боялась ничего и никого, разве только самой себя.

Великий поэт Альбино Монтессори сидел за своим рабочим столом, прямой как стрела. Но осанка – это, пожалуй, все, что осталось опознаваемым в нем. Тело поэта – и выше стола, и ниже – было сплошь покрыто массой отвратительных белесых червей. Собственно, тела уже не было – черви с непрестанной свирепостью глодали его кости, внутренности, высыпались через ребра, опустошали череп. Даже одежда была изглодана – кроме золотых пуговиц камзола да заколки, что держалась на остатках волос.

– Крепись, дитя, – не своим голосом приказал Фигаро Ливию, когда тот издал рвотный всхлип. – Скорей выйди и глубоко дыши.