Королевская кровь - Страница 4

Зеркало это, господа мои, не стоило тех денег, что отдал за него граф. Только-только научились мастера выдувать и раскатывать такие большие стекла. И получались зеркала – одно другого страшнее. Поглядишь в этакое зеркало – то у тебя пузо перекосит, то рожа огурцом, а видывал я одно – откуда смотрел на меня мерзавец с двумя носами, ухмыляясь при этом кривым, длинным как дождевой червяк, ртом. Так что для молодых красавиц полезнее было бы три маленьких зеркала, чем одно такое, с причудами.

Положила старшая из девиц свою белую ручку на львиную морду полированную, что над левым верхним углом зеркала, и поехало оно в сторону, а за ним провал раскрылся, глубокий и черный. Но, как видно, вела в тот провал лестница, и по ней, не открывая глаз, стали спускаться графские дочки.

Бедный пажик чуть с люстры не сковырнулся.

Задвинулось зеркало.

– Ну, – говорит ведьма, удерживая своего свирепого кота, – не повезло тебе, внучек. Дочки-то у графа зачарованные. Знаешь, куда их дудочка позвала? Они теперь до утра плясать будут. И так – каждую ночь подряд. Ждут их в подземелье три рыцаря, а может, и не рыцари это, а вовсе даже графские оруженосцы, или даже пажи, вроде тебя. И будут они с девицами плясать под дудочку, пока не устанут. А тогда они дадут девицам выпить из каменного кубка волшебного питья… и, право, не знаю, как тебе и сказать… Такое оно, это питье, интересное, что много о чем забывает, проснувшись поутру, девица… Да… Нашли мы с тобой, внучек, то, чем девиц очаровали. А как теперь быть – не знаю… Ну, сожжем мы волосы, зашитые в подол, и знаки над огнем сделаем – заболеет тот, чьи это были волосы, и только. Ну, выметем пыль из-под коврика, развеем по двору – тоже ничего не изменим. И тысячелистник с люстры снимем – люстра чище станет разве что… Главное-то уже сделано – слушаются девицы дудочки. А дудочку ту найти непросто…

– Найдем дудочку! – бодро заявляет паж, качаясь на люстре. – Пойдем сейчас за ними следом, поглядим, с кем это они там отплясывают, и отнимем дудочку!

– Ох, ничего у тебя, внучек, не получится, – отвечает ему ведьма. – Мы с котом с места не тронемся. Откуда я знаю, кто графских дочек очаровал, кто дудочку изготовил? Может, все эти проказы с дочками и с дудочкой – ловушка, которую для меня Маргарелон расставил? Не-е, не пойду! И веди-ка ты меня лучше в комнату с восемью углами, как обещал. Устала, отдохнуть хочу. И коту покой нужен.

Висит пажик на люстре, не прыгает, раскачивается. Потому что выбрать надо, куда прыгнуть, чтобы не сшибить ни столика с рукоделиями, ни кресла, ни столба от балдахина.

– Эх, бабка! – вися вот этак, горестно говорит паж. – Не знаешь ты, бабуля, что такое любовь!

– Откуда мне, старой? – хмыкает бабка. – В наши времена ничего такого и в помине не было.

– И не понять тебе, бабка, – продолжает паж, прицеливаясь ногами, – как может страдать человек, мужчина, рыцарь, если он любит, а его не любят!

– Не понять, – соглашается ведьма, наблюдая. А было-таки на что посмотреть, когда паж, соскакивая с люстры, опрокинул столик и шлепнулся посреди мотков шерсти и шелка с торчащими из них иголками!

– Ой! Все равно я молодую графиню люблю, с кем бы она там ни отплясывала! – восклицает паж, вытаскивая из-под себя здоровенные ножницы, которыми старая графиня кроила холсты на рубашки служанкам. – Она же сама не знает, что отплясывает! Она же не виновата ни в чем! Ведь она утром просыпается – и ничего не помнит!

– А ты откуда знаешь? – интересуется бабка.

– Знаю! – гордо говорит паж и встает на ноги. – Бабуль, а бабуль! Давай пойдем за ними! Ты же знаменитая колдунья! У тебя такие заговоры, что ты с этими плясунами разом справишься!

– Может, и справлюсь, – отвечает старая ведьма. – Только главное – дудочку заполучить, а тут без шума не обойдешься… Погоди встревать, я не про обычный шум говорю! Понимаешь, внучек мой драгоценный, когда я колдую, ну, заговор читаю или знаки над огнем делаю, от меня вроде как свет исходит, только глазами его не видно, и вроде как звон идет, но его ушами не слышно. Любая другая колдунья этот звон уловит и скажет, где я нахожусь, а злодей Маргарелон – еще и чем именно я занимаюсь! Вот что плохо. Опомниться не успеем, как он налетит!

– Погоди, бабка! – вспомнил паж. – Ты же девиц усыпляла! И страже глаза отводила! Разве тогда от тебя свет со звоном шли? Врешь ты чего-то, бабуля!

– Стара я, чтобы соплякам врать! – с достоинством отвечает ведьма. – А ни света, ни звона и быть не могло, это же не колдовство никакое. Глаза отвести или человека усыпить и ты, внучек, сможешь – этому я и совсем бестолкового берусь за неделю научить. А вот с тем колдуном сразиться, что графских дочек очаровал, – это ж на всю округу шум поднимется! Не-е, не хочу.

– Бабуля! – решительно сказал паж, раскрывая ножницы. – Ножик мой ты забрала, но я и без него дорогу на тот свет отыщу! Без молодой графини мне все равно не жить! Так что – прощай, бабуля, не поминай лихом, а Эдельгарту, братику моему, скажи, что все мои плащи, и вышитые перчатки, и кошельки, и пояса, и перья для берета я ему оставляю.

И тут замахнулся паж разведенными ножницами, целя острый конец себе в горло.

Ведьма вытянула обе руки вперед, сделала ими в воздухе хитрую выкрутасу, замерла – и в недоумении распахнула глаза и разинула рот, потому что ровно ничего не случилось. Паж зажмурился, подумал и со всей силы ткнул себя ножницами в грудь, туда, где сердце.

Так бы и шлепнуться ему на пол, обливаясь кровью, но бабкин кот прыгнул и повис на руке. Ножницы скользнули по камзолу, а пажик с воплем ухватил левой рукой кота за шиворот и стал его отцеплять.

– Пролил ты таки кровь в девичьей опочивальне, – заметила ведьма, глядя, как капает с ободранной кошачьими когтями руки. – Это добрый знак. А ведь ты меня, внучек, чуть не перехитрил, гром тебя разрази! Мой знак лишает силы мечи, шпаги, кинжалы, алебарды, протазаны, ножи и стилеты, но он не имеет никакого отношения к ножницам… погоди! Ну, так и есть! Маргарелон замковые ворота заклятьем закрыл! Мне теперь через них не выбраться! Сообразил-таки, злодей, куда я спряталась… Поймал мой звон от знака! Ну, хорошо хоть, и я его услышала, когда он ворота замыкал.

– Мы, бабуль, подземным ходом выберемся! Про него твой Маргарелон ничего не знает! – обнадежил паж. – Только давай сбегаем за молодой графиней в подземелье, а? Ну, пойдем, бабуль, а то плохо будет! Я уж найду, чем на себя руки наложить!

– Как хорошо жилось мне в избушке! – вздохнула старуха. – Березовые ворота наладила, огородик развела… Нет, мало мне было, что детишек лечила! Колдовством блеснуть захотела! Знала же я, что эти присушки да отсушки до добра не доведут! Так нет же, на подвиги старую дуру потянуло! А все из-за вас, молодых лоботрясов… как вы мне все надоели!

Паж подскочил к зеркалу, коснулся львиной рожи, и провал распахнулся. Шагнул в него пажик и руку ведьме протянул:

– Бабушка, прошу!

Ведьма сделала коту знак, и он прыгнул ей на плечо.

– Выбирать не приходится – пошли, внучек. Может, я впрямь подземельем из замка выберусь. А тогда уж…

– Я тебе, бабуля, самого быстрого коня приведу! – пообещал паж. – Есть у графа один скакун…

– Я сама себя скакуном обеспечу.

Брели они по высоким и неровным ступенькам, удивляясь, как графские дочки не свернут себе шею, разгуливая тут с закрытыми глазами, и выбрели к запертой двери.

Паж подергал ручку и повернулся к ведьме:

– Засов изнутри заложили…

– А-а, семь бед – один ответ! – и ведьма взмахнула руками. С той стороны вылетел из петель и грохнулся на пол засов. Дверь распахнулась.

Паж перепрыгнул через высокий порог и оказался он, господа мои, вроде как двести лет назад… Подземелье-то было убрано, как при наших предках, но те гобелены, что у нас в замках истлели давно, тут висели как новенькие, и давняя посуда стояла на столе без единой трещины, а посреди, под низкими крестовыми сводами, кружились в танце с двумя рыцарями две старшие сестры. Младшая же танцевала одна, опустив руки, а на дудочке наигрывал безобразный карлик с двумя горбами, одним – спереди, другим – сзади. Длинные черные космы почти закрывали его отвратительную физиономию.