Королева-Малютка - Страница 4

«Золотой Дом» содержала Барба Малер по прозвищу Любовь-и-Удача; прежде она играла на гитаре, теперь же заделалась кабатчицей, а по совместительству – акушеркой, хотя в кармане ее грязного фартука никогда не лежал диплом Медицинского факультета; главное же – она была матерью-покровительницей старьевщиков.

Это была мужеподобная, крепкая женщина лет пятидесяти, с лицом, обезображенным оспой. Обладая нравом императрицы Екатерины, она жестоко колотила своих Орловых. Впрочем, один из них, когда императрица находилась в хорошем расположении духа, вырвал ей левый глаз. У нее также отсутствовала половина носа: говорили, что ее откусил очередной Потемкин. Однако это не мешало ей считать себя привлекательной женщиной.

Она правила жителями Тряпичного Пекина, руководствуясь принципом кнута и пряника. Ее уважали и приглашали в судьи, когда надо было решить спорное дело; в таких случаях она для острастки запугивала всех, но приговор выносила беспристрастно, словно царь Соломон; ее вердикты, зачастую весьма сомнительные, только укрепляли ее славу опытнейшего юриста.

Одной рукой она принимала роды, другой наполняла стаканы, делала авансы на куче мусора, и даже, как говорили, держала банк, то есть ссужала деньги под проценты: двадцать процентов в месяц, двести сорок процентов в год: это была официальная ставка, однако в укромном уголке под каминным колпаком можно было удвоить процентную ставку для подозрительных заемщиков, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

В дальнем углу кабака она хранила свою гитару. Время от времени, когда восторженная публика принималась осыпать ее «знаками внимания» и льстить напропалую, она снимала со стены любимый инструмент и пела песенки, сочиненные женевским гражданином Жан Жаком Руссо[3].

Зрителям следовало либо безудержно аплодировать, либо удирать со всех ног: Барба Малер не любила умеренности.

В Вавилоне находились легковерные, твердившие на все лады, что у нее в Париже имеется капитал, вложенный в недвижимость и приносящий ей пятьдесят тысяч ливров годовой ренты.

У Барбы Малер была рабыня: девчонка-дикарка, прятавшая под копной спутаных белокурых волос маленькое бледное личико, на котором сверкала пара огромных черных глаз. Все удивлялись, как это Барба до сих пор не искалечила свою рабыню Лили; но надо сказать, что Барба не часто колотила ее, зато заставляла работать круглые сутки. Она называла ее то доченькой, то племянницей, то Бродяжкой.

Среди подданных Барбы Малер никто никогда не задавался вопросом, какие узы связывают Бродяжку и ее хозяйку.

В то же самое время, то есть примерно в 1847 году, в гостинице «Корнель» проживал образцовый студент, каких в Латинском квартале вот уже много лет днем с огнем не сыщешь. В те времена гостиница «Корнель» еще не имела конкурентов по количеству и разнообразию номеров, а также по изобилию предлагаемых постояльцам блюд. Там имелись комнаты стоимостью 50 франков в месяц и обеды за 3 франка 50 сантимов.

С тех пор подобные цены стали достоянием заведений, не имеющих столь славной истории.

Достопримечательность Латинского квартала – образцовый студент, о котором мы ведем речь, – звали Жюстен де Вибре. Он был вызывающе красив – из тех мужчин, что пробуждают зависть у солдат и любовь у женщин; он был молод, отважен, умен, великодушен, благородного происхождения и богат.

Он приехал откуда-то из Турени. Подобные ему прекрасные принцы чрезвычайно редко бывают уроженцами Парижа. Они врываются в город подобно весенней грозе, полнокровные и исполненные сил; Париж обкатывает их, словно море гальку; Париж убирает румянец с их щек, избавляет от избытка жизненной энергии и формирует их умонастроения; Париж доводит их размеры и внешний вид до требуемого единообразия, чтобы они без труда могли поместиться в одну из ячеек, именуемой жизнью в обществе.

Любой из них должен быть предварительно обточен, как алмаз, однако не стоит подвергать его огранке.

Судя по слухам, Жюстен в полной мере обладал талантом Беарнца[4], а также многими другими способностями. Не проходило месяца, или, точнее, недели, чтобы какая-нибудь душечка-студенточка не выказала ему своих нежных чувств, однако это не помешало ему отлично сдать первые экзамены: у этого парня была хорошая закваска. Он прекрасно учился; ему не мешали ни работа, ни удовольствия.

Но однажды он исчез бесследно – и из гостиницы «Корнель», и из институтских аудиторий.

На трех последующих балах все только и говорили о Жюстене. На последнем балу кто-то сказал, что встретил его в лесу с женщиной дивной красоты.

Лес находится далеко от Одеона. Нет сомнений, блистательного студента увлекла какая-то герцогиня, поэтому его приятелям пришлось поспешно выбирать нового короля бильярда и пивной кружки.

Но Жюстен де Вибре оказался незаменим, а, следовательно, не забыт; случилось то, что последовало за смертью Александра Великого: империя Прадо распалась, а наследники, попытавшиеся занять место Жюстена, напрасно боролись с воспоминаниями об этом выдающемся молодом человеке, отважном и нежном, сумевшем в равной степени снискать дружбу мужчин и любовь женщин.

Однако нашего героя увела вовсе не герцогиня.

Накануне экзамена Жюстен рано вышел из дома, держа под мышкой учебник Рогрона. Ему хотелось обрести покой и уединение; поэтому вместо того, чтобы перелезть через решетку Люксембургского сада, он пошел вдоль бульвара Аркей, обогнул Консерваторию и погрузился в чтение названного учебника…

Итак, он шел прямо, ничего не видя перед собой. Через полчаса такой ходьбы он случайно поднял взор и испустил такой же крик, какой издал Христофор Колумб, заметив берега Антильских островов. Жюстен увидел Вавилон.

На миг он застыл перед открывшимся ему чудовищным уголком столицы. Париж, этот неугомонный шутник, всегда готов найти смешное, он смеется даже там, где царит беспросветная нищета. Это стойбище парижских Дикарей с фантастическими домиками дерзко купалось в лучах утреннего солнца; час был ранний, поэтому составить мнение о населении этого затейливого поселка не представлялось возможным. Среди хижин, сооруженных за последние несколько недель, усматривалось даже некое стремление к гармонии. Казалось, что все они умышленно возводились по облику и подобию того человеческого отребья, которое в изобилии кишело на парижских улицах. Среди лачуг были сооружения из таких невероятных отбросов, что при их виде сломался бы карандаш в руке самого Домье[5].

Изумленный Жюстен застыл перед вычурной архитектурой «Золотого Дома» – перед дворцом Барбы Малер; возле входа стояла полуобнаженная хозяйка; она вовсе не собиралась скрывать жутковатые прелести своего торса, кокетливо прикрытого одним лишь драным носовым платком. На ее растрепанных седеющих волосах задиристо сидело замызганное кепи, а геркулесовы ноги едва прикрывала старая тряпка, обвязанная вокруг бедер.

Она позвала Лили; голос ее звучал словно охрипшая на морозе труба. Жюстен ожидал увидеть еще более гротескную фигуру.

На пороге появился ребенок, одетый в жалкое, обтрепанное ситцевое платье и ветхий шейный платок, дырявый, словно кружево; смех застыл на губах Жюстена.

А вот девочка безмятежно улыбалась. Казалось, она не желала ни лучшей участи, ни иной жизни.

Этот ребенок был столь красив, что у Жюстена дух захватило.

Барба Малер беззлобно отвесила ей пощечину – в качестве ласки – и вложила в руку четыре су.

– Сходи купи мне двойной морковки, маленькая потаскушка! – добродушно произнесла она.

Последнее слово прозвучало особенно нежно и ласково.

Речь шла о самом крепком жевательном табаке, до которого Малер была большая охотница.

Лили бегом бросилась исполнять приказ. Не знаю почему, но Жюстен последовал за ней.

Разумеется, он не собирался знакомиться с этой девчонкой в лохмотьях: «маленькая потаскушка»! О! наверняка так оно и есть!