Король и Император - Страница 14
А по сторонам дороги снова и снова попадались вращающиеся водяные колеса. На первые два или три он глянул с улыбкой превосходства. Они очень напоминали используемые в Кордове noria, только там они поднимали воду, а здесь их использовали для помола зерна; колеса помещали в медленно текущую воду, которая их и крутила. Но увидев четвертую мельницу, Гханья перестал улыбаться и нахмурился. Здесь туземцы осознали свою ошибку и использовали преимущества водосброса: поток бил по верхним лопаткам колеса со всей силой падающей, а не текущей воды. И изнутри мельницы доносился не скрежет мелющих зерно жерновов, а неутихающий Иблисов грохот кующего железо молота. Гханья не был подготовлен к подобным идеям, но где-то в глубине сознания у него мелькнула мысль, что варвары, хотя они ничуть не лучше, чем он думал, за несколько лет добились больших достижений, чем арабы за долгие годы царствования даже не упомнишь скольких халифов.
Гханье отнюдь не нравились доходившие до него слухи о странном короле, благодаря которому все это стало возможным. Хорошо, что король не христианин. Вполне приемлемо, что он не преследует христиан – халиф Кордовы тоже их не преследовал, вместо этого облагая налогами, которые не мог бы взимать с правоверных. Но невозможно поверить, что он Сын Бога, еще один воплощенный Иешуа. Еще того хуже, если он не сын Единого Бога, которого исповедовали и христиане и мусульмане, а сын языческого божка, одного из многих. Гханья ощущал ужас, который всякому монотеисту внушают идолопоклонники.
К ужасу примешивались серьезные опасения: однажды путешественники услышали впереди зловещий гул, и вскоре увидели марширующую им навстречу колонну в пятьсот человек, со стонущими волынками и развевающимися знаменами с изображением молота. Креста на знаменах не было, потому что это были люди Пути, больше не подчеркивающие свой союз с христианином Альфредом. Гханья, съехав на обочину, рассматривал их вооружение: обычные пехотинцы франков в металлических рубахах, сильные воины с топорами и мечами, но двигающиеся на удивление медленно, и другие воины, коротышки со странными тяжелыми луками за плечами, а в хвосте колонны мулы везли с дюжину машин, сделанных из дерева и веревок. Дротикометы и камнеметалки, объяснил арабам проводник, катапульты, которые могут разрушить любые стены, пробить любую броню и щиты. Но больше всего Гханья нахмурился из-за веселых лиц и оживленных разговоров воинов – это было знакомое ему iqbal, предвкушение победы, за которой последует еще много побед.
Однако по прибытии в город, который чужеземцы называли своей столицей, Гханья ощутил, как чувство превосходства снова поднимается в нем, словно плоть входящего в гарем халифа. Городишко не потянул бы даже на предместье Кордовы. Его каменная башня была новой и крепкой, но невысокой и единственной во всем городе. На базаре народу было меньше, чем при дворе повелителя правоверных. С одного конца города был виден другой! Вместо толпы просителей, осаждающих неприступных камергеров, они обнаружили единственного человека, который даже не пытался притвориться, что король слишком занят, чтобы принимать кого бы то ни было. Разумеется, для такого короля большой честью будет предложение дружбы халифа Кордовы, потомка Пророка и заместителя Аллаха на земле!
Гханья окончательно обрел уверенность, готовясь к аудиенции с хозяином людей и кораблей. «Мы должны произвести на них впечатление, – размышлял он, – моим собственным богатством или ученостью Мухатьяха – ни с тем ни с другим варвары наверняка раньше не сталкивались». Беспокоило Гханью только то, что в этой далекой стране он должен во всем полагаться на искусство своего переводчика, еврея Сулеймана.
– Кто такие евреи? – краем рта спросил Шеф. Иностранные послы стояли перед ним в большом зале для аудиенций, и один из них – не хозяин, а переводчик – стоял впереди остальных. Он только что представился, но употребленное им слово для Шефа ничего не значило.
Стоящие позади короля советники коротко посовещались. Затем, пока личный толмач Шефа отец Бонифаций переводил титулы гостей на английский, Скальдфинн, жрец Хеймдалля, шагнул вперед. Знаток языков и переводчик, он знал все, что было известно на Севере о других народах.
– Евреи – это народ с Востока, они распяли Христа, – сказал Скальдфинн. – Очевидно, кто-то из них еще остался.
– Христа распяли римляне, – возразил Шеф, – германские воины из римского легиона.
Он говорил со спокойной уверенностью, словно сам был тому свидетелем.
– Христиане предпочитают обвинять евреев.
– А те люди в длинных тонких одеждах? В кого верят они?
– Мы зовем их магометанами. Они верят в Пророка, который появился незадолго до нашего времени. Их Бог и Бог христиан – это почти одно и то же, но они не верят в божественность Христа, а христиане их Мухаммеда даже за пророка не считают. Между мусульманскими и христианскими королевствами всегда шла война. Однако мусульмане принимают христианских подданных и евреев и обращаются с ними честно.
– Как и мы, значит.
– Да, за исключением того…
– За исключением чего? – Шеф все еще слушал вполуха, как отец Бонифаций долго и нудно переводит неприкрытую лесть, чрезмерно рассыпанную Сулейманом.
– За исключением того, что они считают все три народа – мусульман, христиан и евреев – людьми Книги. Все остальные, по их мнению, не исповедуют настоящего Бога, который в этих трех религиях един, хотя верования разные.
Шеф некоторое время размышлял, слушая сбивчивый двойной перевод – арабскую речь Гханьи еврей Сулейман перекладывал на своеобразную латынь, с которой отец Бонифаций переводил на смешанный англо-норвежский жаргон, принятый при королевском дворе. Наконец Шеф поднял руку. Переводчики сразу замолчали.
– Скажи им, Бонифаций, что, как я понял, они не считают нас людьми Книги. А ты, Торвин, покажи им одну из наших книг. Покажи ему свою книгу священных преданий, написанную рунами. Бонифаций, спроси, не думает ли он, что мы тоже люди Книги?
Гханья поглаживал свою бороду, а огромный человек в белой одежде и с молотом на поясе подошел к нему, протягивая какой-то фолиант. Посол велел взять книгу Сулейману, чтобы случайно не осквернить себя.
– Из чего она сделана? – пробормотал он по-арабски.
– Они говорят, что из телячьей кожи.
– Ну, слава Аллаху, не из свиной. Значит, у них нет бумаги?
– Нет. Ни бумаги, ни свитков.
Оба непонимающе глядели на руны. Сулейман всмотрелся попристальней.
– Смотрите, господин, в этих буквах нет закруглений. Одни прямые штрихи. Я думаю, эти буквы происходят от зарубок, которые они делали ножом на дереве.
Острым глазом Шеф углядел легкий презрительный изгиб рта Гханьи и сказал стоявшим позади людям:
– Это не произвело на них впечатления. Вот увидите, переводчик вежливо похвалит книги и не ответит на наш вопрос.
– Посол халифа рассмотрел вашу книгу, – решительно начал Сулейман, – и восхищен искусством переписчика. Если у вас нет мастеров по изготовлению бумаги, мы пришлем вам указания. Мы тоже не знали этого искусства, пока нас не научили пленные из одной далекой империи, которых мы захватили в сражении много лет назад.
Сулейман не подобрал для «бумаги» другого латинского слова, кроме papyrium, «папируса», уже известного Бонифацию, хотя тот предпочитал пергамент. К тому времени, когда перевод дошел до ушей Шефа, «бумага» превратилась в «пергамент», что не было ни новым, ни интересным.
– Вежливо поблагодари и спроси, что привело их сюда.
Все его советники, англичане и норманны, христиане и люди Пути внимательно выслушали длинный рассказ о нападениях на острова, о греческом флоте и франкских солдатах, о железных людях и греческом огне. Когда Сулейман упомянул о последнем, Шеф снова вмешался и спросил, видел ли его кто-нибудь из послов собственными глазами. Ряды разомкнулись, и вперед пропустили молодого человека: юношу с таким же смуглым орлиным лицом, как у его хозяина, но, как отметил Шеф, с выражением самодовольного превосходства, которое у него недоставало такта скрыть.