Корни огня (Полигон миров - 2) - Страница 4

– Но ведь с его благословения Дагоберта совсем недавно помазали на царство.

– Помазали – отстирают. Другого помажут. Или ты думаешь, в тамошней лавочке смазка закончилась? Поверь мне, если римские святоши всерьез играли за Пипина, они просто так с поля не уйдут, пока не забьют, если не в ворота, то вратаря. А потому у меня неслабое подозрение, шо Гизелла хай поднимает не зря…

Отсюда мораль, – Лис сделал эффектную паузу и обратился ко всей группе: – Дети мои, нам предстоит встать на ударную вахту и не сходить

с нее, покуда трубный глас Базы не призовет нас

к родным пенатам! До того же – водить хороводы вокруг молодого государя, как вокруг майского шеста. И хотя Дагобертыч – тот еще подарок, нам предстоит числить его нашей прелестью вплоть до особого распоряжения и больно не соглашаться со всяким, кто протянет к нему свои загребущие клешни.

Женечка, продолжаешь окучивать Фрейднура и обеих теток. Валет, держишь под наблюдением обаяшку Пипина. Он в последнее время такая сама любезность, шо я после каждого разговора на всякий случай пересчитываю зубы во рту.

– А я? – возмутился Карел.

– Ну, если умеешь считать до тридцати двух, можешь тоже пересчитывать.

– Я не о том. Мне что делать?

– Слушай, а докажи-ка на досуге теорему Ферма. То-то он удивится, когда появится на свет!

– Господин инструктор, ну опять вы!

– Карел, – устало начал Лис. – Скажи, пожалуйста, чем ты занимался в родной Богемии? Ну, кроме поглощения и переваривания встречных калорий.

– Я служил в полку президентской гвардии, – приосанился герцог. – Охранял самого главу нашего государства.

– Вот мы и подходим к решению нашей головоломки, даже почти не повредив при этом подставки для будущей короны. Бесконечно дорогой моему терпению двоечник, если у тебя нет тайной ненависти к августейшим персонам, займись именно тем, чему тебя старательно учили: приклейся

к Дагоберту, как жевательная резинка к подошве. Можешь учить его секретам нурсийской борьбы

в лыжах на батуте, можешь брать у него уроки гипноза для укрощения альфа-волков, но по-любому стань его тенью, да такой, чтобы от этой тени всякий злыдень шарахался. Усек?

Париж радостно встречал государя. Каждый в его стенах понимал: начало их благосостоянию пошло с того дня, как франкские кесари избрали столицей их окруженный речной стремниной городок. Ремесленники, купцы, монахи, воины и заезжие жонглеры – все стремились быть поближе ко двору и повелителю. Город разрастался и уже не помещался на острове. Предместья его раскинулись по обе стороны полноводной Сены, заставляя всерьез задуматься о наведении мостов.

Пока же с берегами старую Лютецию Паризиев связывали наплавные переправы, вздрогнувшие под копытами коней и колесами возов, совсем как живые существа, когда на спины им вступил кортеж. Ворота крепости были распахнуты, и потомки давних негостеприимных галлов щедро устилали цветами дорогу молодого государя.

Тринадцатилетний отрок с длинными черными волосами, забранными под блистающий золотой венец, поднялся в седле, скупо и без особых эмоций приветствуя свой народ. Впрочем, радостные горожане легко списали его мрачность на пережитое горе и понятную растерянность – все-таки не каждый день мальчишке доводится принимать ликование тысяч восторженных подданных.

За монархом двигалась свита, за ней – высокие посольства, спешно прибывшие в Париж, чтобы поздравить юного кесаря. Первыми в кортеже выступали посланцы святейшего Папы Стефана II.

Толпа одобрительным шушуканьем встречала кардинала Гвидо Бассотури – легата его святейшества. Моложавый статный римлянин с лицом патриция времен расцвета империи для столь торжественного случая сменил коня на открытый паланкин и уже этим вызвал восторг парижанок и смятение мужской половины населения. Раззолоченные, украшенные драгоценными шелковыми полотнищами носилки, влекомые двенадцатью мускулистыми невольниками-маврами, были в новинку для Парижа и служили предметом зависти всей местной знати. Казалось, лишь Дагоберт да его нурсийские спутники не проявили ни малейшего интереса к невиданной штуковине.

– По-моему, он злится. – Бастиан устремил взгляд к облаченному в алые одеяния святоше. – Я имею в виду кардинала.

– По-моему, он и злится оттого, что его имеют в виду, – вглядываясь в лица встречающих, насмешливо бросил Сергей. – Сперва в город не пустили, а теперь Дагоберт вместо того, чтобы бегать вокруг его папамобиля, кричать «ух-ты!» и спрашивать, как оно бибикает, лишь кивнул, будто очнулся ото сна. Ни тебе целования перстов, ни припадания к туфле – какая бесцеремонность!

Но меня вот что беспокоит. Сам кардинал вряд ли захочет марать руки, а в его свите вполне могут обнаружиться энтузиасты-мокрушники. Ты у нас менестрель, тебе закон не писан. Возьми-ка эту свору, то есть свиту, под контроль. Что за рожи, куда смотрят… Ну, ты понял.

– Честно говоря, не очень.

– Печально. Ладно, упростим задачу: когда начнется аудиенция, а свита, как ей и положено, завалит в ближайший кабак, – твое дело окопаться там раньше них. Бренчи на своей балалайке, напевай военные песни, между делом заливай напропалую, мол, кесарь без твоей колыбельной засыпать отказывается… В общем, езди по ушам и смотри, шо из этого выйдет.

– Но зачем?

– Валет, иногда ты меня удивляешь. Это что, воздух Парижа расслабляет мозги или общение

с богемским львом привело в расстройство твой неокрепший разум? Затем, чтобы послушать, кто и что у тебя будет спрашивать. А заодно и наладить связи при кардинальском дворе. При этом не хотелось бы, шоб тебя воспринимали как засланца Дагоберта, а так, мало ли, праздношатающийся свободный менестрель – нынче здесь, завтра там. Да, вот еще: перед употреблением мозгов по прямому назначению хорошенько прополощи рот вином, пусть со стороны кажется, шо ты на радостях набрался, как стекольщик. Надеюсь, от столь нетривиального употребления спиртного ты не захмелеешь.

– Я же француз! – возмутился Ла Валетт.

– Это и напрягает. Был бы из наших – не спрашивал бы.

– Мы, французы, умеем пить вино.

– Та шо ты говоришь! – горестно вздохнул инструктор, осаживая коня и остолбенело глядя на старинный собор. – А скажи, тот француз, шо соорудил одоробло страхолюдное у входа в храм, – тоже пить умел? Как по-моему, вместо того, чтобы пить доброе вино, он курил шо-то непотребное.

Стажер проследил за взглядом Сергея. В римском портике, увенчанном крестом, под аркой врат тяжеловесного романского храма, по-видимому пристроенного к портику веками двумя позже, виднелась скульптура, которая и привлекла внимание Лиса.

– Шедевр темновекового абсурдизма, – тоном заправского экскурсовода продолжил Лис. – Святой Георгий затыкивает стрелой трехголового скакового крокодила, предварительно дав ему по носу и наставив рога.

– Господин инструктор, – Бастиан спрятал предательский смешок в кулак, – это Беллерофонт, побеждающий химеру. Поскольку Церковь сейчас считает химер воплощением греха, этот античный герой превратился в аллегорию добродетели. Если не ошибаюсь, это храм Страстей Господних.

– И впрямь, страсти Господни, – хмыкнул Лис.

– До нашего времени эта церковь не сохранилась.

– Ну, до этого, как видим, сохранилась. А вот переживет ли – не факт. Ладно, к делу не относится. Не забудь присмотреться в кабаке, кто из святош умеет обращаться с оружием и при случае готов пустить его в ход.

– Но как?

– По манере двигаться, и, главное, смотреть на оппонента, как на возможную жертву. То есть, улыбаясь и высматривая, куда удобнее и быстрее воткнуть кинжал.

– Быть может, вероятный убийца – вовсе не монах, а кто-то из свиты.