Корни Иггдрасиля - Страница 122

В то время, как анналисты в других странах записывали сведения о событиях государственной важности, исландцы сохранили в своих сагах (известных нам в основном из рукописей XIII–XIV вв.) память о прошлом страны как о жизни сотен и сотен людей. Из саг мы представляем себе, как жили исландцы времен «народоправия» гораздо подробнее и живее, чем жизнь своих соотечественников, скажем, в XVIII веке. Может быть, иные из этих подробностей покажутся читателю излишними. Трудно запомнить всех этих бесчисленных Торгримов и Торстейнов, особенно если некоторые из них упоминаются лишь мимоходом и больше не появляются в саге. Но нужно представлять себе, что для исландцев за этими именами стояли реальные люди «века саги», свидетели событий, о которых рассказывается, и чьи-то предки. Да и сам ход событий часто зависел от того, кто в критический момент встретится герою на пути — болтливая Раннвейг или осмотрительный Гудмунд («Сага о Гисли», глава XII)

Но далеко не все из того, что случилось в реальной жизни, имеет шансы «попасть» в сагу. Жизнь исландцев «века саги» встает перед нашими глазами не как беспорядочное нагромождение фактов — «повесть, / Рассказанная дураком, где много / И шума и страстей, но смысла нет» («Макбет», V. 5), но как жизнь значительная, внушающая уважение. Предки помнились как люди крупные, хотя и в человеческий рост. Местные рассказы переросли в сагах во всеисландский эпос — эпос исторического времени.

В основе почти каждой саги лежит распря, кровавый конфликт между соседями, и это может смутить современного читателя. Нас правда не смущают потоки крови, льющиеся со страниц триллеров и детективов: мы знаем законы жанра и понимаем, что все эти леденящие душу сцены придуманы писателем специально, чтобы пощекотать наши нервы. Но в сагах с полным спокойствием, как о чем-то само собой разумеющемся, рассказывается, как один уважаемый человек пришел к другому уважаемому человеку и пропорол его насквозь. И именно эта реалистичность и обыденность сцен убийств может нас покоробить: ведь в реальной жизни мы все же считаем убийство злом и тягчайшим преступлением, оправдывая разве что убийства, совершенные в целях «необходимой самообороны». Нам нелегко понять, что, хотя убийства, как о них рассказывается в сагах, чаще всего заранее планировали и совершали на холодную голову, они тоже служили средством необходимой самообороны в обществе, где не было карательных институтов, берущих на себя функцию наказания преступников, и где каждый должен был уметь постоять за себя сам — за себя, и за своих сородичей, и за тех бедняков и стариков, которые нуждались в попечении. Распри, как было замечено специалистами по социальной истории Исландии, не только причиняли урон обществу, унося наиболее активных его членов, но и, в известном смысле, шли ему на пользу, приводя в движение важные механизмы и, главное, предотвращая неконтролируемые вспышки агрессии, т. е. вводя месть в законное русло.

Но если месть была необходимостью в обществе «века саг», то естественно, что человек, умевший хладнокровно отомстить обидчику, вызывал к себе уважение: «только трус мстит сразу, а раб — никогда», говорит древняя исландская пословица. Мы поймем теперь почему на пиру у Гисли собралось вдвое меньше людей, чем у его зятя Торгрима (глава XVI): Вестейн еще не был отомщен, и репутация его побратима Гисли подвергалась серьезному испытанию.

И тем не менее, когда Гисли все же отомстил за Вестейна и убил Торгрима, это убийство поставило его вне общества. Гисли стал изгоем, человеком, которого каждый имел право убить. Как это понять? Дело в том, что распря, как было только что сказано, налагала на конфликтующие стороны определенные правовые обязательства: честным считалось убийство з бою или такое убийство, о котором его содеявший тут же открыто объявлял (не далее, чем «у третьего дома»). Такие убийства могли кончиться выкупом за причиненный ущерб и примирением сторон. Гисли же силою обстоятельств совершил противоправное, тайное убийство, ночью прокравшись в дом Торгрима и убив его во время сна. Можно лишь догадываться о сильнейших мотивах, заставивших Гисли избегать разглашения обстоятельств этого конфликта; он знал, что главным виновником конфликта и гибели Вестейна был его собственный брат Торстейн, но он не мог поднять руки на брата. Честь рода заставила Гисли поступиться принятыми в обществе правовыми нормами. Завязывается узел, не оставляющий надежд на благополучный исход этой истории.

Но трудно найти сагу со счастливым концом. Сага дает объективную картину социальной жизни общества, но та же сага, при всей бесстрастности ее тона, — это и драма человеческих судеб. Тинг на Мысе Тора объявил Гнели вне закона, но он навсегда остался одним из любимейших героев «века саги». Исландцы вообще склонны относиться с особой симпатией к людям несчастливой судьбы, помня, что (как говорится в другой исландской пословице) «одно дело доблесть а другое — удача». В центре Рейкьявика, рядом с университетом стоит памятник изгнаннику.

Распря в саге начинается обычно не по злой воле участников бытии («злые люди» вообще обычно остаются на периферии повествования). Но возникает повод, часто случайный — ссора с норвежскими корабельщиками, подслушанный разговор и т. п., — приходит в движение колесо событий, вовлекая в конфликт все новых людей и увлекая героев все дальше и дальше. Пресечь распрю невозможно, она должна исчерпать себя.

И тут самое важное, как в этих драматических обстоятельствах поведет себя человек. Современному читателю трудно уследить за всеми поворотами повествования и уловить все рассеянные в саге намеки, смысл которых был понятен тем, для кого писалась сага. Мы не владеем необходимой для этого информацией. Но фигуры главных героев встают в нашем воображении с исключительной отчетливостью. Когда, в середине 80-ых годов, был снят фильм по «Саге о Гисли», зрители больше всего спорили о том, насколько Гисли, Вестейн или Торкель в этом фильме похожи на своих саговых прототипов. И это может показаться странным: ведь в сагах почти нет описаний внешности и совсем ничего не говорится о внутреннем мире героев — о их мыслях и переживаниях. Автор вообще не комментирует происходящего и не заявляет о себе: сага как бы сама себя рассказывает. Но тем самым и характеры героев саги мы узнаем так же, как характеры людей в реальной жизни — по их словам и поступкам. Пока не кончена сага и живы ее герои, они могут проявить себя с какой-то новой стороны и заставить нас отчасти пересмотреть свое к ним отношение. Дочитав до конца «Сагу о Гисли», мы убеждаемся что Гисли был все-таки не совсем справедлив к своей сестре Тордис, пеняя ей за то, что в решительный момент она взяла сторону мужа и предала брата, и противопоставляя ее эпической героине Гудрун, которая убила мужа, мстя за братьев (глава XIX). Тордис в конце саги тоже попыталась отомстить за брата, хотя и неудачно.

Саги об исландцах — стержень традиции. Но исландцы создавали свою великую литературу хотя и на отдаленном острове, однако не в изоляции от остального мира. Путешественники и первооткрыватели новых земель, скальды, дружинники и историографы норвежских королей, исландцы всегда ощущали себя в центре мировых событий. Слово «остров», по своему этимологическому значению, — это «земля, обтекаемая течениями, струями», и остров Исландию не миновали важнейшие течения мировой культуры. Со времен христианизации Исландии (1000 г.) и начала письменности здесь был необычайно велик интерес к книге. Но вот что удивительно: если в начале письменной эпохи (XII в.) исландцы, как и другие народы средневековой Европы, читали и писали преимущественно на латинском языке, то спустя недолгое время, едва ли не вся популярная в Европе литература была переведена на исландский язык и одновременно с этим приобрела форму саги. Так были написаны, например, «Сага о троянцах» или «Сага о Карле Великом», или «Сага об апостоле Павле».

История норвежских королей также превращалась в сагу под пером исландских писателей, Читатель, конечно, заметит, что «Сага об Олаве сыне Трюггви» (одна из 16 саг, составляющих «Круг Земной», знаменитое произведение Снорри Стурлусона) во многих отношениях отличается от «саг об исландцах». Ведь главный ее герой — норвежский конунг, а содержание составляют события государственной важности. Известно, что заказчиками саг иногда были сами норвежские короли — ситуация, как можно думать, ставившая их авторов (примечателен сам факт, что мы обычно знаем имена авторов королевских саг!) в щекотливое положение. Тем более, казалось бы, это относится к Снорри — автору самого монументального свода королевских саг и одновременно политику, пытавшемуся на закате исландского «народоправия» влиять на отношения между Исландией и Норвегией.