Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года - Страница 19
Щербатской и Ляпуновы убедили Алексеева прочесть ‹доклад› о Ленинграде. И я, и Зелинский были в ужасе - а Василий Михайлович не понимал ‹положения дел›. Я вспомнил Сергея ‹Ольденбурга› и вспомнил выступление Василия Михайловича, когда он переживал тяжелые «политические» преследования. В конце концов ‹это› кончилось скандалом. Кажется, мои и Зелинского уговоры подействовали, и он ‹В. М. Алексеев› согласился не делать публичного доклада и рассказать ‹о положении в Ленинграде› у нас в комнате. Но слух пошел, и в комнату набилось много народу, и опять перешли все в столовую. Бах прислал запрещение ‹доклада›, так как он ‹В. М. Алексеев› не получил предварительного разрешения.
7.XII.1941 Англия объявила войну Финляндии, Румынии и Венгрии. Узнали через радио - очень здесь плохое.
Вчера утром по радио узнали ответ Японии на ультиматум из США. Японцы бомбардировали Гавайские острова без объявления войны.
Оба с Наташей лежим - грипп.
Поворот в военных событиях - впечатление ‹большое›. Сегодня утром ‹слушали› радио, которое указало, что немецкое наступление, начавшееся 1.XII, от Москвы отбито с огромными потерями немцев в людях и вооружении. Впечатление такое, что немцев стремятся ‹скорее› уничтожать, чем брать в плен.
Варварство немцев - я думаю - не может пройти без той или иной формы суда.
Сегодня - несколько дней нормальная t°, и я встал с постели. Насморк и недомоганье. - «Грипп». Сегодня встал, но не выхожу на воздух.
С Бергом - о моем докладе и о планетной жизни.
Он рассказывал, что как-то ему принесли сюда открытку, адресованную секретарю Академии Наук в Боровом. Там было обращение (подпись Берг не мог разобрать) к Академии в связи с судьбой члена-корреспондента Академии Наук, известного цитолога Г. А. Левитского[153] , в марте 1941 года арестованного и находящегося в тюрьме в Златоусте по делу Н. И. Вавилова в очень тяжелых условиях.
Берг не принял этой открытки и направил ее к Баху.
Эти дни читал «Историю философии», изданную философским Институтом Академии Наук. Это, в конце концов, полезная книга (прочел 1/2 1-го тома) ‹авторов-›посредственностей.
Комическое, частью трагикомическое впечатление делают выписки из К. Маркса, Энгельса и Ленина и даже Сталина, редко Гегеля - это единственное отражение «современных» знаний - то есть середины XIX столетия в лучшем случае. Тем более что они излагают исключительно цитатами из писателей Древнего мира. Весь аппарат - критики XX века - по-видимому, не использован.
Среди коллектива авторов, по-видимому, наиболее знающий Асмус, может быть, Дынник. Трахтенберг мне неясен, хотя он член-корреспондент. Митин (академик) и Александров - очень мало одаренные.
«Диалектика природы» ‹Ф. Энгельса› - мистика, как они этого не видят. Мне пришлось, не помню также, в котором году, в Москве (после 1934 года) высказать это публично; а в другой раз ко мне подошел молодой студент и переспросил - ‹верно ли›, что я считаю «Диалектику природы» мистикой, что я подтвердил и добавил, что издание ее критически не обработано.
А между тем какое благодарное поле ‹для исследования истории философии, когда› не мешает религия. ‹Изложение› исторического ‹хода› философских концепций в атеистическом и материалистическом понимании любопытно - ‹пока› нет ни одной ‹такой попытки›.
Для Аристотеля ‹в книге› не дано основное: ‹это была› первая научная организация, ‹сказавшаяся на последующих› поколениях. Я думаю, что они ‹авторы› просто до этого понимания слишком ‹находятся› в шорах.
Мои первые впечатления ‹о древнегреческой философии› - разговоры с отцом. Он любил Платона. «Пир», «Федон», «Тимей» - впервые от него я это узнал, кажется, еще в Харькове (до 1876 года). В Париже в 1889 году я в лаборатории прочел значительную часть диалогов Платона. О Платоне позже с П. И. Новгородцевым[154] ‹было› много разговоров. При сближении с Трубецким [155] - тоже. В Париже пробовал ‹читать› - Плотина, Ксенофонта. Аристотеля в оригинале не читал.
Для Демокрита пропущена у них ‹авторов «Истории философии»› его «Логика», на которую обратил мое внимание Piers[156] . По истории философии Древней Греции я много читал всю жизнь.
Третьего дня долго сидел Вас. Мих. Алексеев - очень пессимистически смотрит на послевоенное положение Академии. Думает, что не будут столько давать на нее денег. Петербург переживает и голод, и плохую организацию жизни нашей страны советской бюрократией. Но он недостаточно принимает во внимание, что Петербург - осажденный город во всей грозной силе XX века.
Я возражал его представлениям о будущем Академии. Конечно, сейчас - при больных и недужных президенте и вице-президентах в Свердловске и Казани все может быть. Я думаю, что структура нашей Академии отвечает потребностям послевоенного времени.
Работал с Аней - еще раз обрабатывал разрез планеты. Все углубляюсь и углубляюсь.