Кораблики, или «Помоги мне в пути» - Страница 18

Или мне показалось? Собственно, что я мог иметь к Полозу? Я его совсем не знал, хор его пел прекрасно, и сам маэстро, судя по всему, от души был увлечен этим искусством. И все же, все же... Может быть, царапнули меня его слова о проникновении в прошлое? Но что здесь плохого?

Я отогнал от себя непонятную досадливость. Однако какое-то предчувствие осталось. Ожидание чего-то не такого. Как там, в "Игле", когда вроде бы во всем полное благополучие, но вдруг мы трое – Рухадзе, Дон и я – переглядываемся и ждем. И точно – через несколько минут датчик начинает сигналить, что барахлит вакуумный изолятор...

– Господа, сегодня я познакомлю вас с гостем из прошлого века. В том сумрачном столетии было много непризнанных и забытых талантов. Судьбы их оказались горькими, музыка их до нас не дошла. Среди них – Юлий Александрович Траубе, автор незаконченной оперетты "Остров сокровищ"...

Я, словно на тренажере-антиграве (были полсотни лет назад такие), начал проваливаться в невесомость. Усилием воли задавил в себе жутковатое замирание. Даже мысленно прикрикнул на себя: "Ну чего ты, дурак! Радуйся! Такое счастливое совпадение! Весточка из детства!"

Совпадение?

Ну а чем еще это может быть? Ведь не специально же для меня готовил Полоз такой номер. О моем возвращении знали всего несколько человек...

– Я не называю вам имени солиста, – продолжал глуховато вещать Феликс Антуан. – Пусть для вас, так же как и для меня, это будет просто гость из прошлого. Из того времени, когда только закончилась Вторая мировая война...

Я не смог полностью убедить себя в обычности происходящего. Нервы мои были уже готовы ко многому. И они почти не дрогнули, стало даже как-то спокойнее, когда вопреки всякой логике ожидание сбылось. Когда на эстраду впереди хора вышел... я.

Надо же было так подобрать мальчишку! Двойник, да и только.

В детстве я, грешен был, часто украдкой вертелся перед зеркалом: изучал свое лицо, повадки, движения. Пытался отыскать в себе хоть какие-то признаки героичности, не находил и огорчался. Но зато прекрасно изучил себя. Все это в памяти сохранилось навсегда, и теперь я узнал тогдашнего Петьку Викулова. Мгновенно. По манере чуть настороженно взглядывать на зрителей, по тому, как он споткнулся о неровную плитку пола и шевельнул губами (символически сплюнул: ведь запнуться левой ногой – это к неудаче). Как зашевелил пальцами у оттопыренных карманов на мятых потрепанных штанах.

Я не мог ясно различить лицо, но все же узнавал и его. И отросшую белобрысую челку, в которой одна прядка торчала непослушно, как вздыбленная клавиша...

Да, это безусловно был я. И не просто я, а из того запомнившегося дня, когда Эльза Оттовна изловила меня у оврага и уговорила выступить на ответственном концерте. Я тогда только что выбрался из церковного подвала, где оставил сосновый кораблик. Оставил с молитвой о спасении меня от одиночества. И было мне в тот момент вовсе не до песен. К тому же в хор я уже не ходил, обиделся на что-то. Или на то, что мне там не достался концертный костюм, или... А, вспомнил! В школе у меня отобрали пионерский галстук, а без него я выступать отказывался. Этакая жгучая реакция на несправедливость...

Но Эльза Оттовна все же уговорила меня. Сказала, что для этого номера годится моя обычная одежда, а вместо галстука дала свою косынку – "морскую", синюю с белыми полосками...

Вот сейчас, почти через сто лет, я и стоял такой, как тогда. С этой самой косынкой на трикотажной полосатой рубашке, в стоптанных сандалиях на босу ногу, в перемазанных глиной штанах, застегнутых под коленками. Впрочем, одна пуговица оторвалась и штанина болталась вокруг ноги.

Мальчишка в точности моим жестом потер под носом согнутым указательным пальцем, быстро облизнул губы, глотнул и стал смотреть поверх голов, слушая, что говорит объявляла.

– Песня юнги Джима из оперетты "Остров сокровищ". Музыка и слова Юлия Траубе...

Я почти успокоился. Совсем успокоился. Отодвинул тревогу, догадки, вопросы назад. Все потом... Из динамика мощным вздохом донеслась музыка оркестрового вступления и сразу сбавила свою мощь, уступая место голосу...

Я никогда не слышал свое детское пение со стороны. Ведь в то время мы еще не знали магнитофонов. И сейчас мне показалось, что этот голос – не мой, что я в мальчишечьи годы пел вовсе не так чисто, звонко и ясно. Впрочем, сейчас мальчику, видимо, помогал микрофон. Мысль об этом проскочила и забылась. В следующие секунды я уже весь ушел в песню, буквально сливаясь с маленьким солистом и ощущая себя там, на эстраде...

Я чувствовал каждым нервом: мальчишка поет с настоящей горечью расставания. С закипающими в душе слезами. Так же, как я тогда! Ведь в тот день это было для меня не простое выступление. Я знал: что-то ломается в моей жизни. И пел – словно в последний раз. Мало того, сразу после выступления убежал со сцены и разревелся в кустах за эстрадой...

Да, я ощутил себя на месте этого мальчика. Вместе с ним дышал знакомой мелодией, повторял каждое слово.

Вспышка на скрещенных рельсах мгновенно сверкнула в памяти, но песня уводила дальше:

Мальчик закончил (я закончил!) петь. Стихли заключительные аккорды.

Нет, этот Петька Викулов не убежал. Он стоял, опустив голову, мял у карманов материю старых штанов. Потом, когда Полоз тронул его за плечо, он неловко поклонился. И вместе с Полозом они ушли в боковую дверцу.

Через четверть минуты Полоз вернулся.

И только сейчас грянули аплодисменты. Сумасшедшие! С топотом и восторженными воплями! Многие орали: "Бис! Бис!!" Но Полоз покачал головой, показал на дверцу, за которой скрылся мальчик, тронул горло: солисту, мол, трудно петь второй раз...